Секретарь суда провозгласил приближение судьи, и мы встали. Отворилась боковая дверь. Судья вошел. Его звали Мертон, и говорили, что он как будто решает дела быстро и разумно.
— По большому счету, это не худший вариант, — объясняла мне Джинни Рикс, пока он не вошел. — Я хочу сказать, учитывая, сколько у нас в судах женоненавистников, нам просто повезло. Он хоть и консервативен, зато справедливый.
Судья и впрямь выглядел консервативно. Добротный, сшитый у портного черный костюм, серебристый галстук, благородная осанка. Он попросил барристера Тони «ознакомить» с обстоятельствами дела, что та и сделала буквально за две минуты: бегло представила стороны и начала рассказывать о первом слушании ex parte. На это судья заметил, что знакомился с материалами дела и хотел услышать только основные аргументы сторон.
Пол Халливел встал первым. Щуплый, в недорогом готовом костюмчике, на фоне остальных юристов, ухоженных и холеных, он показался мне каким-то жалким. Но вот он звучным, хорошо поставленным голосом обратился к судье: «Ваша честь», а затем четко и ясно, не сбиваясь, изложил мою историю. Ужас заключался в том, что он двигался по накатанной (а разве могло быть иначе?), напомнив мне служащего в крематории, который наскоро вписывает имя нового покойника в готовую прощальную речь. По крайней мере, ему удалось быть довольно убедительным, но каких-либо особых доводов в мою защиту он не привел, лишь еще раз перечислил факты.
— По словам лечащего психиатра миссис Гудчайлд, доктора Родейл, ее пациентка весьма успешно поддавалась лечению и по мере выздоровления наладила хороший контакт со своим сыном. Что касается пресловутого инцидента, когда она сообщила секретарю своего супруга, что собирается убить своего сына… э…
Он перелистал бумаги и сверился с записью.
— …сына Джека… то факты говорят нам о том, что миссис Гудчайлд никогда не причиняла физического вреда своему сыну. И хотя ее слова могли быть истолкованы в том смысле, что она готова пойти на некие крайние меры — хотя, замечу, миссис Гудчайлд сразу же горько пожалела о вырвавшихся у нее угрозах, — важно, однако, учесть, что, будучи матерью новорожденного, она в течение нескольких суток не имела возможности спать. Иными словами, она страдала от депривации сна, что, безусловно, может повлечь психологический срыв. В состоянии бессильного гнева любой человек способен на высказывание неудачное, эмоционально окрашенное. Это, однако, не должно заслонить того обстоятельства, что миссис Гудчайлд характеризуется всеми как любящая, заботливая мать. Я надеюсь также, Ваша честь, что суд примет во внимание и то обстоятельство, что это высказывание было сделано моей клиенткой в момент, когда она страдала от послеродовой депрессии. Постнатальная депрессия является распространенным и серьезным заболеванием, способным влиять на поведение женщины, заставляя ее совершать несвойственные, нехарактерные для нее поступки. И снова, Ваша честь, обращусь к показаниям доктора Родейл…
Произнеся еще несколько фраз в том же духе, он завершил выступление, заметив, что его неприятно удивила жестокость и несоразмерность наказания. У такой респектабельной женщины, как я — «в недавнем прошлом известного журналиста», — отняли ребенка лишь на основании неловкого высказывания, сделанного, когда она находилась «в тисках ужасного психического состояния, именуемого депрессией», настоящего «лабиринта», из которого я сейчас уже выбралась, став «практически здоровой». Он, конечно, просил суд принять справедливое решение и оставить ребенка с матерью, учитывая полное отсутствие агрессивного поведения с моей стороны.
Выступление показалось мне удачным, особенно если учесть, что Халливел познакомился с материалами дела за несколько минут до начала слушания. Понравилось мне и то, что в своей речи он подчеркнул жестокость и чрезмерность первоначального решения — такой разумный и объективный судья, как Мертон, непременно с этим согласится.
Но вот наступила очередь барристера Тони, и она встала. Как мне шепнула Джинни Рикс, эту особу звали Люсинда Ффорде — ни больше ни меньше. Похоже, Джинни уже было известно о ней что-то, чего я не знала… но вот-вот, кажется, должна была узнать. Ффорде обладала хваткой питбуля.
Тем не менее ее манера говорить и держаться была образцом спокойствия, изящества и корректности. О, она говорила так сдержанно и при этом так озабоченно, так убежденно. И уничтожающе точно, когда дело дошло до полного моего разоблачения.
— Ваша честь, мой клиент Энтони Хоббс ни в коей мере не оспаривает того, что его супруга в прошлом была известной журналисткой, сотрудницей газеты «Бостон пост». Неоспоримо и то, что она перенесла тяжелое психическое заболевание, причем он в это время всячески поддерживал ее, относился с глубоким сочувствием и пониманием…
Ох, я вас умоляю.
— Но сегодня речь идет не о былых профессиональных качествах миссис Гудчайлд и не о том — четко документированном ее психиатром — факте, что миссис Гудчайлд постепенно выходит из состояния послеродовой депрессии под воздействием лекарственных препаратов. Нет, сегодня мы говорим о благополучии ребенка, ее сына Джека. А говоря об этом, невозможно умолчать о том, что за последние несколько недель миссис Гудчайлд своими действиями неоднократно заставляла окружающих усомниться и в стабильности ее психического состояния, и в том, способна ли она справиться с уходом за младенцем, не подвергая опасности его жизнь и здоровье.
И тут она пустила в ход тяжелую артиллерию.
— Если позволите, Баша честь, я приведу показания свидетеля Джудит Крэндолл — она была секретарем Тони Хоббса в «Кроникл». Она сообщает, что миссис Гудчайлд позвонила в редакцию несколько недель назад и заявила — я цитирую: «Скажите ему, что, если он не появится дома в ближайшие шестьдесят минут, я убью нашего ребенка». К счастью, миссис Гудчайлд не привела угрозу в исполнение, и ее адвокат может объяснять, что это отвратительное заявление было сделано под давлением неблагоприятных обстоятельств! Однако истина, Ваша честь, состоит в том, что матери всех младенцев страдают от усталости и недостатка сна, но мало кто из женщин, как бы они ни устали, угрожают убить своего ребенка. Один такой взрыв в состоянии бессильного гнева еще можно было счесть простительным. Но особенно поражает то, что миссис Гудчайлд, оказывается, высказывалась в этом духе не однажды.
Я услышала собственный голос: «Что?» — и в то же мгновение взгляды всех присутствующих устремились на меня, особенно выразителен был встревоженный взгляд судьи.
Джинни Рикс вскочила прежде, чем судья успел что-либо сказать:
— Простите, Ваша честь. Это больше не повторится.
— Смею надеяться, — ответил судья и повернулся к Люсинде Ффорде: — Можете продолжать.
— Благодарю, Ваша честь. — Она была олицетворением спокойствия, особенно теперь, когда уже точно знала, что я у нее в руках. — Как я уже сказала, случай, когда миссис Гудчайлд угрожала своему ребенку, не был единичным событием. Вскоре после родов миссис Гудчайлд была госпитализирована в больницу Мэттингли. Ее поведение там становилось все более неустойчивым. В определенный момент, когда ее сын находился в отделении интенсивной терапии, одна из медсестер услышала, как миссис Гудчайлд говорит своему мужу — я снова цитирую, Ваша честь, это точная цитата из показаний свидетеля: «Он умирает — а меня это не волнует. Можешь ты это понять? Меня это не волнует».