Но я ничего не сказала и позволила Дейдри Пепинстер проводить меня в туалет. Там я заперлась в кабинке, опустилась на колени и минут пять выворачивалась наизнанку, освобождая желудок от содержимого.
Когда я наконец выползла наружу, Дейдри Пепинстер оглядела меня с брезгливым беспокойством, посмотрела на часы и пробормотала:
— Нам пора возвращаться.
Перед тем как идти, я прополоскала рот над раковиной. Вернувшись в зал, я заметила, как Дейдри и Джинни Рикс быстро переглянулись. Вскоре секретарь суда возгласом оповестил нас о возвращении судьи. Мы встали. Открылась боковая дверь, вошел судья. Он сел, после чего сели и все остальные. Прочистив глотку, судья заговорил. Он говорил без остановки не меньше пяти минут. Когда все закончилось и зал суда опустел, Джинни Рикс обернулась ко мне.
— Ну вот, — сказала она, — хуже и быть не могло.
Во все время выступления судья ни разу не взглянул в мою сторону. Казалось, он, опустив голову, беседует с какой-то точкой на полу, прямо за его столом. Но голос его, резкий и четкий, бил прямиком в меня.
Его «приговор» был краток. Внимательно изучив обстоятельств дела, он не видит причин отменять первичное решение ex parte. Вследствие этого суд постановляет продлить его действие на шесть месяцев, когда и состоится заключительное слушание по делу для принятия окончательного решения о проживании. Однако к первичному решению он считает целесообразным сделать несколько оговорок. Ставя, безусловно, безопасность ребенка во главу угла, он, тем не менее, считает необходимым «позволить матери еженедельные свидания с сыном в течение всего срока действия данного решения. Свидания должны проходить в специальном центре, под надзором его сотрудников». Также он распорядился подготовить отчет ССКПДМД, который должен быть подан за пять недель до заключительного слушания, кое должно состояться через шесть месяцев «и на котором будет принято окончательное решение по делу».
Затем он встал и покинул зал.
Люсинда Ффорде протянула руку Полу Халливелу. Рукопожатие было коротким, а по тому, что они не обменялись ни единым словом, я догадалась, что так принято и это простая формальность. Затем они с адвокатом устремились к выходу. Мой барристер последовал их примеру. Он подхватил портфель, набросил плащ и торопливо вышел, пробормотав: «До встречи». Даже несмотря на то, что дело внезапно свалилось на него лишь сегодня утром, он был явно сконфужен результатом. Никто не любит проигрывать.
Дейдри Пепинстер тоже встала и, извинившись, оставила нас с адвокатом в одиночестве. Вот тогда-то и раздался тяжкий театральный вздох и эти слова: «Ну вот, хуже и быть не могло».
Затем она добавила:
— Как и Пол Халливел, я всегда говорю о подобных случаях: играть можно только теми картами, которые имеешь на руках. И боюсь, вы подсунули мне крапленую колоду. Если бы только я знала…
Я хотела ей ответить — высказать все, что я о ней думаю. Но сдержалась.
— Мне нужно только, — сказала я дрожащим голосом, — чтобы вы объяснили, что сказал судья.
Очередной утомленный вздох.
— Решение о проживании именно это и означает — суд решает, с кем из родителей будет постоянно проживать ребенок. В данном случае, например, судья решил не изменять предыдущее решение и пока оставить все без изменений. Другими словами, ваш ребенок в ближайшие шесть месяцев будет проживать с вашим мужем и его новой сожительницей. Через шесть месяцев состоится то, что судья назвал «заключительным слушанием». На нем вы сможете еще раз опротестовать решение суда и, будем надеяться, добиться более благоприятного исхода. На это время вы получаете возможность видеться с сыном в специальном центре. Центр расположен в помещении офиса социальной службы в Уондзуорте… Там у вас будет часовое свидание с ребенком еженедельно, в присутствии социального работника, который будет следить, чтобы вы не причинили ребенку вреда. ССКПДМД расшифровывается как «Судебная служба консультирования и поддержки по делам материнства и детства». А отчет ССКПДМД означает, что в течение ближайшего полугода сотрудник суда будет изучать всю вашу подноготную, а также подробности жизни вашего мужа и его новой сожительницы. Скажу вам прямо, теперь, когда они состряпали против вас такое дело, я, честно говоря, не представляю, как бы вы могли повлиять на суд и добиться, чтобы судья изменил мнение. Особенно учитывая, что к тому времени ребеночек уже окончательно привыкнет к отцу и его новой спутнице. Конечно, если вы пожелаете, чтобы мы продолжали вести это дело…
Я подняла голову и посмотрела ей прямо в лицо.
— Это абсолютно невозможно, — твердо сказала я.
Она встала, в очередной раз высокомерно передернула плечами и произнесла:
— Что ж, это ваше право, миссис Гудчайлд. Всего доброго.
Теперь я осталась совсем одна в зале суда. Мне не хотелось уходить отсюда, не хотелось двигаться. В ближайшие полгода я буду видеться с ребенком, с моим Джеком, всего по шестьдесят минут в неделю, да еще в присутствии какого-то соцработника — на тот случай, если у меня поедет крыша. И права Джинни Рикс: учитывая весь компромат, собранный на меня, а также учитывая богатство, связи и высокое социальное положение мисс Декстер, шансы, что мне отдадут Джека или хотя бы позволят с ним видеться регулярно и без присмотра, видимо, равны нулю.
Только что я потеряла сына.
Я попыталась это осмыслить — продумать, осознать.
Только что я потеряла сына.
Я повторяла эту фразу так и этак, без конца проигрывала ее в мыслях. Но значение ее было настолько непомерным, что в голове не укладывалось.
Через десять минут вошел привратник и попросил меня освободить помещение. Я вышла на улицу.
Пешком я дошла до станции метро «Темпль». Когда к платформе с грохотом подъезжал поезд, я вжалась в стену и для верности вцепилась в мусорный контейнер — только бы не поддаться искушению прыгнуть вниз, на рельсы. Не помню, как ехала на юг, как добралась до дому. Помню только, что поднялась в спальню, поплотнее закрыла жалюзи, отключила телефон. А потом разделась, забралась под одеяло, и поняла, что, как ни стараюсь я отгородиться от мира, мир все равно здесь, за окном моей спальни, огромный, безразличный к моей беде.
Не представляя, как мне быть дальше, я несколько часов лежала в постели, натянув одеяло на голову, пытаясь обо всем забыть, укрыться во сне — но не могла уснуть. Правда, на этот раз я хотя бы не цеплялась за матрас, как за последнюю соломинку, не позволяющую мне погрузиться в пучину безумия. На сей раз, хотя горе и было тяжким, непомерным, оно не перекрывалось страшным, болезненным изнеможением или чувством, что я погружаюсь в черную трясину. Не знаю, антидепрессанты мне помогли или броню депрессии пробивал-таки луч какой-то надежды. Я понимала одно: как мне ни тяжело, я не иду ко дну. Я твердо стою на земле, обеими ногами. Голова больше не в тумане. Я ясно видела, что впереди, хотя там меня и не ждало ничего хорошего.