Пообещал – и вешал.
В общем, дело ясное, но эти два полковника были Барону чем-то особо дороги, и он приказал выручить их любой ценой. Выграну получил особые полномочия и занялся этим делом.
Нам повезло в одном: несколько дней назад, почти одновременно с разгромом Жлобы, морозовцы застукали в селе возле Токмака небольшой отряд из воинства Упыря. Почти всех уложили на месте, но пятеро попали в плен. Среди пленных оказались два брата Матюшенко – по агентурным данным, люди, близкие к Упырю. Старший Матюшенко, по слухам, был одним из его телохранителей из знаменитой Черной сотни имени Нестора Махно. Выграну получил разрешение на обмен всей этой компании на пленных полковников, и теперь оставалось как можно скорее провернуть это нелегкое дело.
К Упырю надо было срочно посылать парламентера. Полковник Выграну решил ехать сам, но Барон запретил. Тогда полковник, не зная никого в Мелитополе, вспомнил обо мне. Таким вот образом я оказался в его распоряжении.
Я поглядел на Выграну с чувством искренней благодарности. Он понял, но только развел руками.
Служба!
Мы поговорили с полковником и решили действовать немедленно, покуда Упырь не украсил нашими их высокоблагородиями ворота в каком-нибудь сарае. Через полчаса в комендатуру привели старшего Матюшенко, огромного детину в живописной куртке, напомнившей мне малороссийский жупан. И сам Матюшенко был вылитый казак с холста Репина. Так сказать, эскиз ненаписанной картины «Запорожец в плену».
Наверное, он думал, что попал в контрразведку и готовился принять муки за своего «батьку», но нам быстро удалось его разуверить. Хлопец говорил по-малороссийски, мы с Выграну тоже перешли на южнорусское наречие, и дело пошло веселее.
Вскоре Матюшенко, сообразив, в чем дело, перестал смотреть на нас героическим взглядом исподлобья, и о том, как выкрутиться, мы думали уже втроем. Договорились просто: Матюшенко везет меня к Упырю, а остальные ждут в Мелитополе. Не позже, чем через три дня я должен вернуться, иначе все они, включая его брата, будут расстреляны. Никакие мои устные просьбы и письма во внимание приниматься не будут – мы предусмотрели и это. Матюшенко пообещал доставить меня к Упырю живым и здоровым, а там уж, «як Бог дасть». Я понял – Упырь мог отказаться от обмена и присоединить меня к своей коллекции. Выбирать, однако, не приходилось.
Ехать решили этим же вечером. Выграну выделил нам настоящую тачанку с пулеметом, одну из тех, что были захвачены у Упыря. Матюшенко сел за кучера, а я устроился сзади, решив покуда подремать. Все равно, дороги я не знал, и оставалось надеяться, что господин разбойник не обманет.
Подремать, однако, не удалось. Не каждый день приходилось ездить к Упырю, к тому же спускалась ночь, и становилось жутковато. Мы закурили и постепенно разговорились. Матюшенко звали Мыколою, как и нашего покойного поручика. Меня он достаточно иронично именовал «ваше благородие», но я попросил этого не делать. В его исполнение это звучало слишком уж издевательски.
История Матюшенко была необыкновенно проста. Отец – драгун гвардейской дивизии – погиб на Германской под Стоходом, где воевали и мы с подполковником Сорокиным. Летом 18-го в их село пришли гетманцы. Мыкола повздорил с одним из стражников, те, не церемонясь, сожгли хату, и Мыкола с братом в ту же ночь ушли к Махно. Вместе с Упырем он провоевал все эти годы, прошел летом 19-го рейдом от Полесья до Азовского моря и Волновахи.
Большевиков Мыкола на дух не переносил, и в этом мы с ним сразу же сошлись.
Он спросил обо мне, и я, как мог, рассказал свою одиссею. Очень удивившись, он наивно поинтересовался, почему я, не помещик и не «буржуй», пошел «до кадэтив». Я тоже удивился, спросив его, не к комиссарам ли мне было записываться. Мыкола подумал и сказал, что мне, «вчытелю», надо следовало вообще не воевать («вийна – справа дурна»), а «вчыты хлопцив». Нечто подобное, хотя и в других выражениях, мне уже приходилось слышать, и я каждый раз не мог ответить сколько-нибудь связно. О подполковнике Сорокине рассказывать не хотелось, и я лишь напомнил Мыколе, как у нас, на Юго-Западном фронте, в ноябре 17-го рвали офицеров на части. Не «буржуев» и тем более, не помещиков. Кололи штыками. Втаптывали сапогами в осеннюю грязь...
Мыкола покачал головой, буркнул: «Дурни хлопци», и больше к этой теме мы не возвращались.
Уже заполночь Мыкола предложил стреножить лошадей и пару часов поспать, чтоб как раз к утру подъехать к селу с забавным названием Веселое. Я согласился, но посоветовал все же спать по очереди – мало ли кто мог бродить в степи ночью. Засыпая, я сунул ему прихваченный с собой карабин. Мыкола, как ни в чем не бывало, передернул затвор и вежливо пожелал мне спокойной ночи.
В село мы въехали поутру и сразу же свернули к полупустому базарчику. Мыкола огляделся и предложил купить молока и хлеба. Я не люблю молоко, но выбирать не приходилось, и я, сунув ему несколько тысячерублевок, попросил прикупить немного меда. Матюшенко возразил, что такие «гроши» здесь не возьмут, а мед лучше всего брать за «катеньки». Однако, походив несколько минут, он принес не только хлеб и крынку молока, но и миску с медовыми сотами. Похоже, он не просто делал покупки. Двое парней, перебросившись с ним несколькими словами, тотчас отошли куда-то за ближайшую хату, и я услышал стук лошадиных копыт. Оставалось сделать вид, будто ничего не произошло.
Мы поехали дальше, солнце уже пекло немилосердно, Мыкола молчал, и меня в конце концов сморило. Спать под солнцем – неприятное занятие, меня преследовали какие-то кошмары, покуда я не очнулся от толчка в плечо и не услыхал чей-то насмешливый голос: «Приехали, барин!».
Тачанка стояла на грунтовке посреди бескрайнего пшеничного поля, вдалеке горбился огромный курган, а вокруг гарцевали, поигрывая саблями, пятеро всадников. Их шапки украшали одинаковые черно-красные ленты. Мой револьвер, как я успел заметить, был уже у Мыколы.
Нас ждали. Всадники – молодые безбородые ребята – наигранными голосами стали советоваться, как бы ловчее «срубить кадета», то есть, меня, но я знал цену такой болтовне и даже не стал слушать. Постращав меня несколько минут, хлопцы велели сидеть тихо и не высовываться из повозки. Мне завязали глаза, и лошади, насколько я мог понять, свернули куда-то в сторону.
Я решил использовать время с пользой и вновь попытался уснуть, попросив Матюшенко разбудить меня, когда прибудем на место. Похоже, это произвело на мой конвой определенное впечатление, поскольку они вновь принялись обсуждать, как ловчее разрубить меня от плеча до пояса, а затем, уже сквозь дремоту, я разобрал чью-то фразу: «Силен, их благородие!..». Наверное, я показался им чуть ли не храбрецом, но мне попросту хотелось спать – сказывалось напряжение последних дней.
Разбудил меня шум. Повязка сидела прочно. Я смог лишь сообразить, что вокруг собралась порядочная толпа, и обсуждают господа разбойники не кого-нибудь, а мою скромную персону. Их предложения не отличались разнообразием, правда, к рубке на две части прибавились обещания пеньковой петли и даже кола, по-малороссийски «пали». Наконец, кто-то поинтересовался, куда его, то есть меня, вести. Меня это тоже занимало, но чей-то голос, похоже, Матюшенко, объяснил, что «ахвицера» отведут куда надо. Стало быть, осталось выяснить, где находится это «надо».