Это ведь не успокоительное? Мне не нужны успокоительные.
Это снотворное. Оно помогает заснуть. Что тебе настоятельно требуется во избежание повторения вчерашнего. Так что перестань строить из себя новообращенного христианина…
Поняла вас, сэр, — сказала я, засыпая в кофейник молотый кофе.
Я еще кое-что сделал, пока ты спала. Позвонил твоему 6ocq «Лайф»…
Что?!
Я позвонил Леланду Макгиру и объяснил, что у тебя проблемы со здоровьем. По рекомендации доктора тебе нужен творческий отпуск, и желательно подальше от Нью-Йорка…
О боже, Эрик… не надо было этого делать.
Еще как надо. Иначе ты бы сидела здесь еще сто лет, в ожидании звонка от Макгира с заданием для фрилансера… хотя эта ваша, как ее там зовут… в общем, редакционная сплетница и сказала тебе, что будет дальше. Как бы то ни было, рекомендации врача — это серьезно. Тебе необходим продолжительный отдых в каком-нибудь диком и уединенном местечке. Вот прчему ты отправляешься в Мэн.
Я в ужасе посмотрела на него:
Я еду в Мэн?
Помнишь коттедж, который арендовали мать с отцом возле Попхэм-бич?
Еще бы мне не помнить. Это был маленький двухкомнатный домик с черепичной крышей, который стоял в ряду таких же летних прибрежных построек. Десять лет подряд наши родители снимали его на две недели каникул в июле. Мы хорошо знали хозяев — теперь уже пожилую пару из Хартфорда, Дэниелсов. Пока я пребывала в наркотическом трансе, Эрик позвонил мистеру Дэниелсу и объяснил, что я беру творческий отпуск в «Лайф», чтобы написать кое-какие очерки, и ищу милое и укромное местечко.
Даже не дослушав меня, — продолжал Эрик, — старик Дэниеле предложил свой коттедж и сказал, что он очень рад и гордится тем, что ты штатный писатель «Лайф».
Если бы только он знал правду.
Как бы то ни было, я спросил его, сколько он хочет за аренду. Его, казалось, обидел мой вопрос. «Я бы никогда не посмел брать плату с дочери Бидди Смайта… тем более в межсезонье».
Он действительно назвал отца «Бидди»? — рассмеялась я.
Ужасно смешно, когда эти аристократы неформально общаются между собой. В общем, коттедж в твоем распоряжении, и бесплатно… до первого мая.
Боже, какой долгий срок и такое глухое место.
Попробуй поживи там хотя бы несколько недель. Если не понравится — будет очень одиноко, — возвращайся домой. Потратиться тебе придется только на экономку. Ее зовут миссис Рейнолдс Она живет поблизости. За пять долларов она будет приходить два раза в неделю, убираться в доме, и у нее есть своя машина, так что она встретит тебя на станции Брюнсвик в понедельник вечером. Я уже заказал для тебя билет на поезд, который отходит с Пенсильванского вокзала в девять утра. Часа в три ты будешь в Бостоне, там пересядешь на поезд до Брюнсвика, который приходит на место в половине восьмого того же вечера. Миссис Реинолдс будет ждать тебя на станции.
Ты и вправду все организовал для меня?
А как иначе заставить тебя действовать немедленно? Пойми, тебе нужно побыть одной. Если оставить все как есть, будет только хуже.
Мой брат был прав. Если бы он не взялся за меня, я бы так и осталась на Манхэттене, так и ждала бы весточки от Джека, звонка от Леланда, новостей из департамента срочнослужащего персонала. А отчаянное и бесполезное ожидание чего-то, оказывается, очень вредно для здоровья. Так что я позволила уговорить себя на эту ссылку. Набила чемодан старыми тряпками и книгами. Вопреки протестам Эрика я настояла на том, чтобы «ремингтон» отправился вместе со мной.
Даже не пытайся там сочинять, — предупредил он.
Я беру машинку на всякий случай, вдруг меня посетит вдохновение… хотя я бы сказала, что это так же маловероятно, как падение астероида на Попхэм-бич.
Обещай мне, что даже думать не будешь о том, чтобы писать. По крайней мере, первые две недели.
Я пообещала. И сдержала свое обещание. Потому что, как только я оказалась в Мэне, на меня напала страшная лень. Коттедж был очень милым, хотя и чувствовалось, что хозяева всеми силами пытались замаскировать его нищету. К тому же он страдал от зимней сырости, но несколько дней непрерывной топки камина (в сочетании с использованием двух вонючих, но эффективных керосиновых обогревателей) подсушили воздух и стены, и в доме стало уютно. Я проводила дни в праздном безделье. Поздно просыпаясь, я могла все утро проваляться в постели с книгой или же устраивалась в продавленном, но удобном кресле-качалке у камина и листала журналы «В субботу вечером/В воскресенье утром» десятилетней давности, которые обнаружила в деревянном ящике, служившем одновременно и кофейным столиком. По ночам я слушала радио — особенно если звучали концерты Тосканини с Симфоническим оркестром нью-йоркского радио — и зачитывалась до рассвета. Каждый раз, когда у меня возникало желание написать Джеку, я жестоко подавляла его. Моя пишущая машинка, так и не расчехленная, пылилась в дальнем углу гардеробной, убранная с глаз долой.
Но, разумеется, главным делом каждого дня была долгая прогулка по побережью.
Берег тянулся на три мили. Летние резиденции располагались у северного мыса. Скромные домики, обшитые деревянной доской, с плоскими черепичными крышами, они отстояли от воды на добрых полмили. И пожалуй, были единственным обитаемым островком на всю округу. Потому что стоило выйти за ворота и свернуть вправо, как взору открывалась лишь безбрежная гладь моря, неба и чистейшего белого песка.
Был апрель — а потому берег был совершенно пустынным. В это время года небо поражало особой синевой, а воздух был бодрящим и зябким. Я смело выходила навстречу холоду, ступала на песок и испытывала пьянящий восторг. Дул резкий ветер, пропитанный солью, а горизонт казался бесконечным. Я проходила три мили до самой южной точки, где заканчивался песок. Там я разворачивалась и шла обратно к дому. В среднем эта прогулка занимала у меня два часа. И все это время моя голова оставалась абсолютно пустой. Возможно, виной тому было величие побережья Мэна. А может, и ощущение обособленности, природная мощь ветра и воды, полное отсутствие человеческого голоса. В чем бы ни была причина, но доктор Балленсвейг оказался прав. Прогулки по взморью таили в себе секрет восстановления душевных и физических сил. Грусть и чувство утраты исчезли не сразу. Но постепенно ко мне вернулось некоторое равновесие. И оно как будто вытеснило душевную лихорадку, которая терзала меня в последние несколько месяцев. Нет, я не стала мудрой в одночасье, не разочаровалась в любви, не уверовала в ее глупость. Скорее, я пребывала в блаженном состоянии покоя, радовалась тому, что избавлена от бесконечной череды событий. Впервые в жизни я надолго оказалась предоставлена самой себе — и мне это нравилось.
Я ни с кем не общалась — за исключением экономки, Рут Рейнолдс Это была крупная жизнерадостная женщина лет под сорок. Ее муж, Рой, был сварщиком на местном металлообрабатывающем заводе, у них была целая банда детей, и она успевала не только заниматься своим хозяйством, но и подрабатывать экономкой в нескольких коттеджах Понхэм-бич. В это время года я была единственной обитательницей колонии, и Рут баловала меня своим вниманием. В коттедже был велосипед, которым я изредка пользовалась, чтобы добраться до ближайшего магазина (пять миль по холмистой местности). Но чаще Рут все-таки настаивала на том, чтобы возить меня на машине в городок Ват за продуктами. И каждый четверг меня ожидало приглашение на обед с ее семейством.