Воинский устав есть воинский устав.
Пришлось звонить в департамент срочнослужащего персонала. Клерк дал мне адрес, по которому следовало запросить поисковую форму. По получении от меня заполненной формы департамент должен был ответить в течение шести — восьми недель.
Шесть — восемь недель? Можно ли как-то ускорить этот процесс?
Мэм, за океаном служит около четырехсот тысяч человек. Такие поиски требуют времени.
В тот же день я отправила запрос на получение формы. Всё хорошенько обмозговав, я поспешила к местному газетному киоску, что находился рядом со станцией метро Шеридан-сквер. Когда я объяснила киоскеру свою проблему, он сказал:
Конечно, я смогу оставлять для вас «Старз энд страйпс» начиная с завтрашнего дня. Но вот прошлые выпуски? Тут мне надо поработать.
На следующее утро, ровно в девять, я уже стояла у газетного киоска.
Вам повезло, — сказал парень. — Мой поставщик сможет достать номера за прошлый месяц. Это будет тридцать экземпляров.
Я возьму все.
Газеты поступили через два дня. Я просмотрела каждый номер. И не нашла ни одной строчки, подписанной именем Джека Малоуна. Я продолжала покупать ежедневные выпуски «Старз энд страйпс». И опять никаких следов Джека Малоуна. «Может, он пишет под псевдонимом?» — предположила я. А может, он на сверх-секретном задании и еще не успел опубликовать ни одного материала. И кто знает, может, он вообще все наврал и никакой он не журналист.
Бланк поискового запроса пришел через неделю. Утром я отослала его обратной почтой. Вернувшись домой, я с удивлением обнаружила на пороге пачку писем. Конечно, было бы величайшей справедливостью, окажись в этой стопке письмо от Джека, подумала я.
Но его не было.
Я пыталась держать себя в руках. Пыталась выдумать уже какое по счету рациональное объяснение его молчанию. Но в голове все время вертелся один и тот же вопрос: почему ты не можешь мне ответить?
Наутро — несмотря на очередную беспокойную ночь — я спрыгнула с постели, испытывая невероятный прилив сил и решительности. Пришло время вернуть себе самоуважение и положить конец этому безумству. Более того, я собиралась прислушаться к советам Лоррен и Эрика и предпринять серьезную попытку написать роман.
Начать я была намерена сегодня же, прямо с утра.
Я быстро приняла душ. Оделась. Сварила себе кофе. Выпила две чашки. И села за свой «ремингтон». Заправила в каретку чистый лист бумаги. Сделала глубокий вдох, и мои пальцы коснулись клавиш. Я выдохнула. Пальцы соскочили на крышку стола. И почему-то принялись отбивать дробь. Я снова глубоко вдохнула и усилием воли заставила пальцы вернуться на клавиатуру. И в этот момент; меня скрутило — как будто защемило нерв где-то в позвонках, пальцы враз онемели.
Я содрогнулась. Попыталась пошевелить руками, заставить их напечатать хотя бы простейшее предложение. Бесполезно. Они отказывались работать. Единственное, что мне удалось, — так это снять их с клавиатуры. Пальцы тотчас впились в край стола. Я словно теряла равновесие, и мне срочно требовалась опора. Голова кружилась. Меня тошнило, я была взбудоражена, испугана. В следующее мгновение я оказалась в ванной, где мне стало совсем плохо. Когда приступ рвоты прошел, я с трудом поднялась с пола и дотянулась до телефонной трубки. Я позвонила брату.
Эрик, — прошептала я. — Кажется, у меня неприятности.
В нашей семье поход к врачу всегда считался проявлением слабости. Неловко было признаться даже в том, что чувствуешь себя неважно. Выносливость — вот что приветствовалось как высшая добродетель, признак силы и самодостаточности. Никогда не жалуйся — это был один из стоических принципов моего отца, и я до сих пор старалась ею придерживаться. Вот почему Эрик воспринял мои неприятности как невысказанную, но отчаянную мольбу о помощи.
Я сейчас буду, — взволнованно произнес он.
И он не обманул. Должно быть, он несся на всех парах, потому что уже через десять минут стучал в дверь моей квартиры.
Открыто, — еле слышно произнесла я.
Я сидела перед пишущей машинкой. Мои пальцы по-прежнему сжимали край стола. Именно в нем я видела сейчас свою опору.
Боже правый, Эс, — с тревогой воскликнул Эрик, — что случилось?
Я не знаю. Я не могу пошевелиться.
Ты что, парализована?
Просто не могу двигаться.
Он подошел и положил руки мне на плечи. Меня как будто прошило электрическим током. Я подпрыгнула, пронзительно завизжала и крепче вцепилась в стол.
Прости, пожалуйста. — Эрик был потрясен моей реакцией.
Не стоит. Это мне следует просить прощения…
По крайней мере, мы теперь знаем, что ты не парализована. Ты уверена, что не можешь встать?
Я боюсь… — прошептала я.
Ну это вполне объяснимо. Но давай все-таки попробуем поднять тебя со стула и переместить на кровать. Хорошо?
Я промолчала Эрик накрыл ладонями мои руки:
Попытайся отпустить стол, Эс.
Не могу.
Нет. Можешь.
Пожалуйста, Эрик…
Он сжал мои пальцы. Поначалу я сопротивлялась, но он лишь усилил хватку. Одним рывком он отодрал мои руки от стола. Они тяжело упали на мои колени. Я тупо уставилась на них.
Хорошо, — сказал Эрик. — Это только начало. Теперь я попытаюсь поднять тебя и уложить в постель.
Эрик, мне так стыдно…
Заткнись, — бросил он и, одной рукой обняв меня сзади, другую просунув под колени, сделал глубокий вдох и вдруг резке поднял меня с кресла.
Слава богу, ты не поправилась, — сказал он.
Что маловероятно в сложившихся обстоятельствах.
С тобой все будет хорошо, Эс. Вот сюда…
Так, приговаривая, он дотащил меня до кровати. Уложив меня на матрас, он подошел к шкафу, достал одеяло и укрыл меня. Меня вдруг пробил озноб. Я скрестила руки, сжалась в комок. Зубы начали отбивать дробь. Эрик подошел к телефону, набрал номер, что-то тихо произнес в трубку. Потом повернулся ко мне и сказал:
Я только что говорил с медсестрой доктора Балленсвейга. У него будет час на ланч, и он согласился приехать на домашний вызов…
Мне не нужен доктор, — сказала я. — Мне просто нужно noспать.
Ты поспишь. Но сначала тебя должен осмотреть доктор.
Эрик отыскал доктора Балленсвейга вскоре после окончания Колумбийского университета. Поскольку он буквально молился на этого врача, я тоже пользовалась его услугами, когда переехала в Нью-Йорк. Он нравился нам своим деловым и серьезным подходом (что было редкостью для манхэттенского медицинского сообщества), а его худощавая фигура, чуть сгорбленные плечи, тихий невозмутимый голос напоминали нам старого и доброго сельской врача.