Да хватит тебе, Джеймсон. Я ведь писатель-комик, а не Том Пейн [42] . И давай проясним одну вещь: я тебе не приятель.
Хорошо. Мне все предельно ясно. Я просто прошу тебя быть реалистом.
Договорились. Я буду реалистом. Если вы хотите, чтобы я вышел из кампании Уоллеса, тогда я хочу двухгодичный контракт с Маннигом за триста долларов в неделю.
Это чересчур.
«Нет, Джеймсон, это мое последнее слово», — сказал я и повесил трубку.
Я подлила Эрику вина. Ему было необходимо выпить.
Ну и что было дальше? — спросила я.
Через час этот сукин сын перезвонил и сказал, что они согласны на триста долларов в неделю, двухгодичный контракт, трехнедельный оплачиваемый отпуск, медицинское обслуживание, бла-бла — при одном условии, что всего этого меня лишат, если увидят, что я публично собираю средства в поддержку этого нехорошего мистера Уоллеса. Они даже добавили еще одну оговорку: меня не должно быть на митингах, сборищах, вечеринках и прочих мероприятиях в рамках кампании. «Такова цена твоей лишней сотни в неделю», — сказал мне Джеймсон.
Это возмутительно, — отреагировала я. — Не говоря уже о том, что неконституционно.
Джеймсон сказал при этом, что я не обязан принимать эти условия, «потому что, в конце концов, мы живем в свободной стране».
Ну и что ты собираешься делать?
О, я уже сделал это. Я сказал «да» в ответ на условия Эн-би-си.
Я промолчала.
Я, кажется, улавливаю упрек в твоем молчании? — спросил он.
Просто я немного удивлена твоим решением, вот и все.
Должен сказать тебе, люди Уоллеса отнеслись с пониманием. И поддержали мое решение. И еще были очень благодарны.
Благодарны? За что?
За то, что я передам им лишние пять тысяч долларов, которые заработаю в этом году в Эн-би-си за согласие покинуть избирательную кампанию Уоллеса.
Я громко рассмеялась:
Гениально. Какой классный трюк.
Он заговорщически приложил палец к губам:
Разумеется, все это сверхсекретно — потому что, если Эн-би-си узнает, что я делаю с их деньгами, заплаченными за молчание, мне просто отрубят голову. Впрочем, есть еще одна проблема — пять тысяч у меня появятся, только когда мне начнут платить…
Я выпишу тебе чек, — предложила я.
Обещаю, что верну тебе всю сумму к первому февраля.
Когда тебе будет угодно. Я просто восхищаюсь вами, мистер Макиавелли. Ваша правая рука всегда не в курсе того, что делает левая?
Послушай, это же американский образ жизни.
Уоллес, как и предсказывали, потерпел поражение. Как и вся нация, Трумен в ночь после выборов лег спать в полной уверенно что проснется в утро победы Томаса Дьюи. Но математика не сработала — и Гарри остался в Белом доме. Утром в день выборов отчего-то стало страшно. Испугавшись, что голос за Уоллеса станет в действительности голосом за Дьюи, я изменила своим убеждениям и проголосовала за действующего президента. Когда я позже призналась в этом Эрику, он лишь пожал плечами и сказал:
Наверное, кто-то в семье должен быть благоразумным.
Спустя два месяца «Большое бродвейское ревю» с Марта Маннингом стартовало на Эн-би-си. И сразу же стало грандиозным хитом. Вскоре после этого мне позвонил мой банкир и сообщил, на мой счет только что переведены пять тысяч долларов. Эрик да был человеком слова.
И вот наконец-то мой брат тоже добился огромного успеха. «Большое бродвейское ревю» превратилось в «Марти Maннинг-шоу» — и о нем говорил весь город. Его просто обожали. Я даже не поленилась купить телевизор — совершенно естественно, мне было любопытно увидеть то, что стряпал мой брат каждую неделю. Марти Маннинг и его компания стали настоящими звездами вечернего эфира. Но и Эрик с его писательской командой вкусили популярности. «Нью-Йорк таймс» в своем воскресном приложении поместила обзор будней писательской команды шоу Марти Маннинга, и Эрик был представлен остроумным главарем этой банды. Даже Винчелл упомянул его в своей колонке:
На днях услышал хорошую шутку в «Сторк клаб» от Эрика Смайта, автора Марти Маннинга: «Там, где есть завещание, обязательно найдется родственник!» Смайт, этот главный остряк шоу Маннинга, может похвастаться и талантливой сестрой, Сарой. Ее развлекательная колонка в журнале «Субботним вечером/Воскресным утром» каждую неделю заставляет хохотать наших милых женщин. Талантливые остряки, эти Смайты…
Неужели ты и вправду отпустил такую ужасную шутк Минчелле? — спросила я у Эрика.
Я тогда был пьян.
А ему шутка показалась смешной.
Как будто ты не знаешь, что у этих республиканцев никогда не было чувства юмора.
А мне понравилось, что меня назвали остряком.
Что я могу сказать, Эс? Наконец-то пришла, слава.
И не просто слава — потому что Эрик стал «звездой». Успех преобразил его. Он наслаждался вновь обретенной профессиональной самооценкой и финансовым благополучием. Ему удалось избавиться от ненависти к самому себе, от ауры неудачника. Уже через час после премьеры шоу он поменял свою жалкую студию на Салливан-стрит на элегантно обставленную квартиру в Хемпшир-Хаус на Сентрал-Парк-Саут. Арендная плата составляла двести пятьдесят долларов в месяц — почти в четыре раза выше, чем на старом месте в Гринвич-виллидж, — но, как любил повторять мой брат, «деньги для того и нужны».
Помимо таланта комедийного автора, в тот первый головокружительный год работы с Марти Маннингом Эрик открыл в себе один дар: бесшабашно транжирить деньги. Сразу после переезда на Сентрал-Парк-Саут он полностью обновил свой гардероб — отдавать предпочтение сшитым на заказ костюмам. В то время, как другие авторы Маннинга одевались в стиле персонажей Деймона Раньона — вездесущих репортеров, копающихся в грязном белье, — Эрик выбрал для себя образ денди Ноэла Кауарда: галстуки, двубортные пиджаки в клетку, как у принца Уэльского, ботинки ручной работы, дорогая парфюмерия. Но не только одежда подтачивала его бюджет. Каждый вечер он где-нибудь зависал — был завсегдатаем в «Сторк клаб», в «21», в баре «Астор», в джаз-клубах на 52-й улице. И всегда платил по счету за всю компанию. Точно же он настоял на том, чтобы вытащить меня на недельные каникулы на Кубу, где мы жили в самом дорогом отеле «Насьональ». А еще он нанял себе личного слугу. И вообще ссужал деньги всем, кто в них нуждался. Правда, в конце месяца всегда был на мели… пока не подходил очередной чек на получение зарплаты.
Я призывала его к умеренности в тратах, к необходимости ежемесячно откладывать хотя бы небольшую сумму. Он меня не слушал. Ему слишком хорошо жилось. К тому же он был влюблет музыканта по имени Ронни Гарсиа, саксофониста из джаз-банды клуба «Рейнбоу Рум». Ронни был миниатюрный американец кубинского происхождения, выросший на проспекте Гранд-Конкур: в Бронксе; бросивший в свое время среднюю школу музыкант-самоучка. Книги он проглатывал со страшной скоростью. Мне не доводилось встречать более начитанного человека. Как музыкант, он тяготел к Дику Хаймсу, Мелу Торме и Розмари Клуни… но мог поддержать интеллектуальную беседу о поэме Элиота «Четыре квартета» (с аутентичным бронксовским акцентом). Эрик познакомился с ним за кулисами «Рейнбоу Рум» на вечеринке в честь Арти Шоу [43] в апреле сорок девятого — и с тех пор они не расставались. Правда, афишировать свою связь они, конечно, не могли. Требовалась абсолютная конспирация. Хотя обслуга в Хемпшир-Хаус, очевидно, I ла о том, что Ронни живет с Эриком, об этом никогда не говорили вслух. Приятели по работе в шоу «Марти Маннинга» никогда не расспрашивали его о личной жизни — хотя все знали, что Эрик единственный в их команде, кто не хвалится своими успехами в охоте за юбками. На людях Ронни и Эрик никогда не демонстривали и намека на физическую привязанность друг к другу, при мне они никогда не говорили друг о друге, как о паре, однажды — когда я обедала с братом в Чайнатауне — Эрик открыто спросил меня, нравится ли мне Ронни.