Но попытка поаплодировать певице сразу же, как только песня закончилась, и таким образом от нее отвязаться, успехом не увенчалась.
– Концерт не кончен! – закричала девчонка с прежним напором. – Теперь я буду танцевать. Смотрите все на меня! Все – на меня!
«Гестаповка какая-то! – подумала Кира. – Сейчас свет в лицо направит».
Танцуя, а вернее, топая, подпрыгивая и размахивая руками, девчонка успевала дергать за руки всех, кто ей под руки попадался, так что не обращать на нее внимания не было никакой возможности.
Впрочем, не похоже было, что Матильдины гости относятся к этому концерту как к чему-то из ряда вон выходящему.
– Кристи, а давай, малыш, ты пойдешь на кухню и поможешь Матильде маримоно делать? – предложила было ее мама Оля.
Но дочка ее и ухом не повела – продолжала танцевать.
– Кристинка с рождения такая, – спокойно заметила Вера. – Незаурядная.
– Талантливые люди все такие, – кивнула Ира.
«С ума они, что ли, посходили?» – подумала Кира.
Визгливая Кристинка не казалась ей ни талантливой, ни незаурядной, а казалась самой обыкновенной невоспитанной эгоисткой, только пока еще маленькой.
– Главное, чтобы у ребенка комплексы не возникли, – сказала Оля. – Как вспомню, как меня воспитывали – ужас-ужас. Это не трогай, то не делай… Сплошные «нельзя»!
Она зачем-то скрутила узлом волосы, вьющиеся длинными спиральками, и схватила узел заколкой в виде острокрылой бабочки. Она сделала это таким легким, таким завораживающим движением! И небрежное изящество ее облика от этого резко возросло.
Может, Оля и права насчет комплексов, ведь ей-то незаурядности точно не занимать, во всяком случае, внешней. Но у Киры были собственные представления о действительности, и тоже с рождения. Почти как у Кристинки.
– А по-моему, дети не должны перебивать взрослых, – громко сказала Кира. – И тем более наступать им на ноги.
Оля усмехнулась. Ира пожала плечами. «Зачем Матильда позвала эту зануду?» – мелькнуло в глазах у Веры.
Кира прекрасно понимала, какие чувства вызывает у окружающих своей сугубой правильностью. Может, Матильдины подружки правы в своей к ней неприязни. Они и сами уже были Кире неприятны, и ей хотелось уйти. И обидно ведь – из-за чего ей этого захотелось-то? Из-за какой-то мелкой наглой девчонки!
В комнату вошла Матильда. На большом расписном блюде, которое она принесла, лежали нарезанные овощи – огурцы, помидоры, болгарский перец.
Кристина прекратила танцевать и радостно заорала:
– Маримоно, маримоно! Чур, я все помидоры съем!
– У тебя аллергия, – сказала Оля. – Помидоры тебе нельзя.
Ее дочка тут же схватила с блюда три кружочка помидоров и затолкала их в рот. От этого она по крайней мере замолчала. А до ее аллергии Кире дела не было.
– Вам отдельное угощение, – сказала Матильда. – Всем мелким. В той комнате.
– Мы не мелкие! – нестройным хором завопили дети.
– А кто не мелкий, тот мороженого не получит, – отрезала Матильда. – Число порций ограничено, только для детей.
Дети моментально вымелись из комнаты. Кира еле удержалась, чтобы не выместись тоже. Она терпеть не могла чувствовать себя дурой. А насмешливые и снисходительные взгляды, которые бросали на нее Матильдины подруги, не оставляли ей другой возможности.
Но уйти так демонстративно было бы все-таки неприлично. И обижать Матильду совершенно не за что, и как с ней потом работать в одной комнате? Кира осталась.
Они пили вино и разговаривали. От вина у Киры почему-то заболела голова, а от здешних разговоров ее и с самого начала тошнило.
Когда Марфа сказала, что Акунина читать невозможно, потому что это для плебса, Кира не выдержала.
– А ты, можно подумать, исключительно Достоевского читаешь, – заметила она. – Или, может, Томаса Манна? Или Кьеркьегора после работы штудируешь?
Она терпеть не могла таких разговоров! Почему это книга умная и увлекательная – для плебса? Потому что в ней нет натужного философствования?
– Ну, знаешь ли, – пожала плечами Марфа, – не обязательно в старину лезть. Эрленд Лу, например. Современно, иронично и умно.
Ну конечно! Претенциозный треп ни о чем – вот идеал литературы и вот основа для доморощенного снобизма.
– Эрленд Лу, – отчеканила Кира, – пишет поверхностно и легковесно. Намеки тонкие на то, чего не ведает никто. И вообще, у него не романы, а обыкновенные путеводители, и философские довески в них только раздражают.
– Каждому свое, – усмехнулась Ира. – Некоторые вообще сериалы смотрят.
Сериалов Кира не смотрела, но как все это опровергать, не знала. Она терялась от такой вот ничем не подкрепленной самоуверенности и ничего ей не умела противопоставить. Ну как вложить человеку в голову все, что ты знаешь и понимаешь, если на это понимание потребовалась целая жизнь, и не только твоя, но и твоих родителей, и бабушки, и, наверное, еще целой уходящей во тьму цепочки людей? Как все это передашь одним касанием? Невозможно. Да и пытаться это сделать – унизительно.
В комнате, куда убежали дети, что-то упало и разбилось. Судя по звуку, что-то немаленькое.
Если бы у Киры были дети, то она бросилась бы туда сломя голову. Но у нее детей не было, а у Матильдиных гостей и у самой Матильды – были, и никто из них никуда не бросился.
Наверное, если бы у Киры были дети, то она давно бы свихнулась с такими-то поведенческими установками. Как-то слишком уж сильно отличались ее представления о жизни от самой жизни; это было очевидно.
– Мамина юбилейная ваза, – спокойно заметила Матильда. – Ей на шестидесятилетие здоровенное такое корыто подарили. С цветочками. Мы еще все думали, куда его девать. К помойке вроде неудобно вынести – надписано. От коллег, и все такое, и место работы указано.
– Видишь, как бывает, – тем же тоном отозвалась Ира. – Не торопи события, и проблема решится сама собой.
Кира не помнила, как досидела до конца этого невыносимого празднества. Да и не до конца даже – ушла она первой.
Матильда, к Кириному удивлению, вышла проводить ее в прихожую.
– Это потому, что у тебя детей нет, – сказала она. Ни с того ни с сего вроде бы сказала, но на самом деле с немалой проницательностью, Кира ведь и сама все время об этом думала. – Мелкие эти… Вроде бы ничего особенного, но когда родишь, мироощущение меняется совершенно. В правильную сторону.
Кира понимала, что она права. Матильда не была ни клушкой, ни сумасшедшей мамашей, для которой все повседневное существование сводится к утиранию носов и выстряпыванию обедов, и говорила она не о бытовой осмысленности жизни, а о каких-то очень настоящих вещах.
Но что это за вещи, Кира понимала только умом. Чувство же говорило ей, что нет для нее ничего хорошего в таком мироощущении, когда становятся нормой назойливые вопли, и бесцеремонность, и вечное вмешательство в твою жизнь, на которое только и остается, что не обращать внимания.