— Вот и славно, — улыбнулся Камаль.
Еще раз проинструктировав меня насчет кнопок, которые надо нажимать, и вручив мне связку ключей, он произнес:
— Одна только просьба, мой друг. Вы должны приходить строго к полуночи и уходить ровно в шесть. Это жесткое условие. Форс-мажорным обстоятельством можно считать только появление полиции.
— Да-да, я все понял. Уйду раньше — превращусь в тыкву, так?
— Что-то вроде того, — снова улыбнулся Камаль. — D'accord? [63]
— D'ac. [64]
— Так вам все понятно?
— Да, — солгал я. — Все предельно ясно.
В ту, первую, ночь ничего не произошло. Я включил лэптоп. Немного походил, не выпуская из поля зрения монитор. Потом сел, настраиваясь на работу. Передо мной стояла задача написать свои пятьсот слов. Это было нелегко, особенно в такой обстановке. Вскоре я замерз, хотя радиатор был включен на полную мощность. Холод и два выпитых литра «Эвиан» заставили меня несколько раз сбегать в туалет помочиться (ладно еще, что меня не тянуло очистить кишечник — проделать это стоя я бы не сумел). В третьем часу я почитал Сименона — печальную мрачноватую сказку о французском актере, который мечется в ночном мире Нью-Йорка пятидесятых, пытая пережить развод с женой. Часа в четыре утра меня сморил сон. Проснулся я очень скоро, ужасаясь, что мог пропустить что-то важное. Но на экране ничего не изменилось — та же дверь, та же лампочка над ней; картинка была по-прежнему нечеткой, как фотография из далекого прошлого.
Я еще почитал…
Еще походил…
Набросал список покупок (краска, обогреватель, лампа).
Время, казалось, не двигалось…
Ровно в шесть я открыл дверь, погасил свет в комнате, закрыл дверь с другой стороны и запер ее на замок.
Спустившись вниз, я постоял несколько секунд, пытаясь расслышать звуки за массивной стальной дверью в конце бетонного коридора. Ничего…
Тогда я открыл входную дверь. На улице было еще темно, воздух, пропитанный ночной сыростью, лишь усилил озноб, и без того уже доставший меня за те шесть часов, что я просидел в этом склепе.
Запирая дверь, я озирался по сторонам на случай, если вдруг кто-то дожидается меня, чтобы проломить голову. Но в подворотне не было ни души.
Я управился с замками и быстрым шагом выбрался на улицу. Ни копов, ни злодеев в куртках и масках, желающих перекинуться со мной парой слов. Улица дю Фобур-Пуассоньер была пустынна. Свернув налево, я двинулся домой. По дороге пришлось сделать небольшой крюк в сторону, к маленькой boulangerie на улице Монтолон, но меня это не озаботило. Я проголодался. В булочной я купил парочку pains аи chocolat [65] и багет. Один круассан я съел на ходу.
Придя в свою chambre, я принял обжигающе горячий душ в надежде согреться. Потом переоделся в футболку и пижамные брюки, приготовил себе чашку горячего шоколада. Вкус показался мне роскошным, как и второй pain аи chocolat.
Позавтракав, я опустил жалюзи. Поставил будильник на два часа дня. И уснул, едва коснувшись подушки.
Проспал я до самого звонка будильника. Непривычно было просыпаться после полудня и тем более сознавать, что снова лечь в постель не светит до шести часов следующего утра. Но меня ждали неотложные дела — так-что пришлось встать и уже через десять минут выйти из дому. К моему огромному облегчению — все-таки сидевший во мне параноик сомневался, что мне вообще заплатят, в интернет-кафе лежал конверт. Как и договаривались, в нем было шестьдесят пять евро.
— А где Камаль? — спросил я у парня за прилавком — тихого угрюмого бородача лет под тридцать с отметиной на лбу, выдающей в нем истового мусульманина, по нескольку раз на дню падающего ниц в направлении Мекки.
— Понятия не имею, — ответил он.
— Пожалуйста, передайте ему, что я забрал конверт. И мою благодарность…
Магазин, торгующий красками, находился на улицы дю Фобур-Пуассоньер. Там я купил две большие банки светлой эмульсии, ведро, комплект валиков, банку белого лака, кисть и большую бутыль растворителя. Лучше бы сразу доставить все это добро в «мой офис», но приходилось подчиняться правилу «до полуночи не приходить». Поэтому я за два раза перенес покупки домой, после чего отправился к уже знакомому камерунцу, у которого когда-то приобрел постельное белье и домашнюю утварь. Как и следовало ожидать, на складе у парня был припасен электрический обогреватель — специально для меня и всего за тридцать евро.
Вечером мне предстояло решить непростую задачу: как донести свой скарб до офиса. Часов в одиннадцать я вышел на разведку. Дойдя до подворотни, я обнаружил большую трещину в стене: она была забита мусором и экскрементами животных. Это меня не смущало — главное, щель идеально подходила для моих нужд. Вскоре я вернулся с двумя банками краски и старыми газетами устилая газетами тайник — мне не хотелось, чтобы к банкам и всему остальному прилип крысиный помет, — я едва не задохнулся от нестерпимой вони фекалий, но выбора у меня не было. Через несколько ходок все необходимое оказалось на месте.
До полуночи еще оставалось время. Чтобы скоротать его, я уселся в баре на улице де Паради с кружкой пива. Бар напоминал третьеразрядную забегаловку: грязные пластиковые столы, музыкальный автомат, извергающий пошлый французский рок, битая цинковая стойка, барменша-турчанка в джинсах не по размеру, рядом с ней за стойкой угрожающего вида бугай, покрытый татуировками. Из посетителей — троица отморозков за столиком в углу и какой-то бегемот в изрядном подпитии, нависший над барной стойкой. Перед ним стоял стакан мутноватой жидкости, явно алкогольной (пастис? ракия? Бейлиз?). Присмотревшись, я обнаружил, что это Омар. До него не сразу дошло, кто перед ним, но потом в мутных глазах засветилось узнавание.
— Чертов американец, чертов американец, чертов американец… — завел он на английском на одной ноте. Потом перешел на французский: — Il apprecie pas comment je chie. [66]
Вылив содержимое стакана себе в глотку, сосед достал свой французский паспорт и начал вертеть им перед моим носом.
— Тебе не удастся меня депортировать, говнюк!
Далее — по-турецки, но было не так уж трудно понять, что это нецензурная брань.
Я уже допивал свое пиво и собирался уходить, когда Омар уронил голову на стойку бара и вырубился окончательно.
Барменша-турчанка выставила мне вторую кружку pression, [67] хотя я и не просил.