Чет подошел, настороженно разглядывая меня.
— Тебе надо познакомиться с Четом, — обратилась она ко мне, — этот парень тоже янки, преподает в Сорбонне. — А потом небрежно бросила Чету: — Гарри — что-то вроде писателя.
Хозяйка салона оставила нас наедине. Последовала неловкая пауза. Чет явно не собирался первым заводить разговор.
— Какой предмет вы преподаете? — спросил я.
— Лингвистический анализ. — Он явно ожидал моей реакции.
— На французском?
— На французском.
— Впечатляет, — сказал я.
— Я тоже так думаю. А вы что пишете?
— Пытаюсь написать роман…
— Понимаю… — Чет скучающе поглядывал по сторонам.
— Надеюсь закончить черновой вариант к…
— Это очень интересно. Было приятно побеседовать вами.
Навязанный мне собеседник ушел. Я остался чувствуя себя полным идиотом. Гарри — что-то вроде писателя. Удар ниже пояса… Все вокруг были увлечены разговорами и выглядели раскованными, интересными, успешными, чего нельзя было сказать обо мне. Решив, что срочно нужно выпить, я пошел на кухню. Там стоял длинный стол, на столе — дюжина упаковок с дешевым вином: красным и белым. Продуктовое «изобилие» было представлено тремя большими формами с подгоревшей лазаньей и десятком багетов, обезображенных беспорядочным ощипыванием. Низкопробное вино и весьма скромная закуска намекали на то, что хозяйка салона — при обдираловке в двадцать евро — явно не утруждала себя расходами. Все это не тянуло больше чем на четыре сотни. Даже если накинуть лишнюю сотню на обслугу (шведским столом заведовали две девушки; они же следил тем, чтобы использованные бумажные тарелки и пластиковые вилки вовремя оказывались в мусорном ведре), еженедельный расход составлял максимум пятьсот евро. Но, как мне показалось, гостей в квартире набралось больше сотни, и каждый заплатил вступительный взнос. Достаточно было нехитрой арифметики, чтобы подсчитать, что за сегодняшний вечер мадам получила чистую прибыль в полторы тысячи евро. Если предположить, за год она проводит сорок таких «вечеринок»… Шестьдесят штук, совсем не хило… Так что пусть Монтгомери заткнется со своим «блистать и эпатировать», иначе больше не позовут. Бизнес есть бизнес — позовут, и еще как.
В салоне были свои завсегдатаи. Чет — один из них. Так же как и парень по имени Клод. Миниатюрный, в черном костюме с узкими лацканами и темных очках, черты печального лица слегка заострены, он был точной копией гангстера из фильмов Жан-Пьера Мелбвиля эпохи пятидесятых.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он меня по-английски.
— Простите, я говорю по-французски.
— Лоррен предпочитает, чтобы в ее салоне говорили на английском.
— Но ведь мы в Париже…
— Нет, monsieur. Мы в Madame’s Paris. И здесь мы все говорим по-английски.
— Серьезно?
— Абсолютно. Мадам недостаточно хорошо владеет французским. Ее словарного запаса хватает на то, чтобы заказать обед в ресторане или накричать на марокканскую femme de menage, [81] если зеркало на туалетном столике окажется не слишком чистым. А в остальном… rien. [82]
— Но ведь она здесь живет уже…
— Тридцать лет.
— Это невероятно!
— В Париже полно англофонов, которые даже не потрудились выучить язык. И Париж принимает их — потому что Париж толерантный город.
— Если только ты белый.
Клод посмотрел на меня как на сумасшедшего.
— Почему вам в голову приходят подобные мысли. Этот салон… такое замечательное место, настоящий souk des idees. [83]
— А какими idees торгуете вы, Клод?
— Я ничем не торгую. Я всего лишь педагог. Частные уроки французского. Очень разумные расценки. И прихожу на дом. — Он протянул мне свою визитку. — Если вы хотите усовершенствовать свой французский…
— Но зачем мне совершенствовать свой французский, если я могу прийти сюда и говорить с вами по-английски?
Он натянуто улыбнулся.
— Очень остроумно, monsieur. А вы чем занимаетесь.
Я сказал. Он закатил глаза и жестом обвел толпу перед нами.
— Здесь каждый писатель. И каждый говорит о книге, которую пытается написать… — С этими словами он ушел.
Клод оказался прав. Я встретил по крайней мере еще четырех писателей. Один из них — разбитной парень из Чикаго (впрочем, мне еще ни разу не попадались сдержанные и скромные чикагцы). На вид ему было лет сорок; из разговора я узнал, что он преподает «основы деятельности средств массовой информации» в Северо-Западном университете и только что опубликовал свой первый роман в каком-то ретроградском издательстве (по его словам, дебютный опус был упомянут в книжном обозрении «Нью-Йорк таймс бук ревью»); в Париж парень приехал на год как стипендиат. Рассказав о своих творческих успехах, чикагец пустился в пространный монолог о том, что в «предстоящее десятилетие» нас всех признают новым «потерянным поколением», бежавшим от «гнетущего конформизма президентства Буша», бла-бла-бла…. на что я смог лишь произнести убитым голосом.
— Да мы безнадежно потерянное поколение.
— Это сарказм? — спросил он.
— С чего вы взяли?
Вместо ответа он удалился.
Я предпочел налечь на выпивку. На кухне рука потянулась к бокалу с красным вином. Вкус у вина был грубоватый, но это не помешало мне осушить три бокала в ускоренном темпе. Для моего желудка это было испытанием, — что, собственно, ждать от уксуса? — зато я приобрел хмельной кураж, столь необходимый для продолжения «светской беседы». Теперь объектом моего внимания стали женщины — разумеется, не чересчур устрашающей внешности. Так, я разговорился с Джеки, разведенной из Сакраменто («Это сущая дыра, но мне удалось отсудить у Говарда, моего бывшего мужа, ранчо в шесть тысяч фунтов, к тому же у меня там маленькая пиар-компания, работающая на Законодательное собрание штата, и озеро Тахл неподалеку, а о салоне Лоррен я прочла в путеводителе: “Место, где каждый воскресный вечер собирается парижская богема…“; а вы, кажется, писатель… кто вас издает?… о да… о да…»). Потом была беседа с Элисон, экономическим обозревателем «Рейтер», крупной, игривой англичанкой, которая поведала мне, что ненавидит свою работу, но обожает жить в Париже («Потому что это не вонючий Бирмингем, где я выросла»), хотя и чувствует себя во Франции «очень одиноко». Элисон посещала салон почти каждую неделю и даже с кем-то сдружилась, но так и не нашла того «особого друга», которого искала.
— Это все потому, что я чересчур собственница, — сказала она.