— Ну вот, пане Адам, все как на мапе. Вон Самарка, вот и могила.
— Да как же тут искать, пане значковый? Пан Пилип, кажется, тоже недоумевает. Но Медвежья Шкура лишь ухмыляется в пышные усы.
— Кто же клад так ищет? Иконку на ночь поставим, он и сам свечкой объявится. А не свечой, так заревом.
— А как заговоренный?
— Хм-м-м… И вправду! Чего скажете, пан зацный? Ваш же клад, вам его и отворять.
Вновь оглядываюсь. Трава, трава, трава, серый камень, утонувший среди зелени…
— То подумать бы, пан Васыль!
— Ага! То вы себе думайте, а мы пока костер запалим. А ну, панове молодцы, за дело!
Карта молчала. Она уже сказала все, что могла. Значит, теперь дело за мной. Илочечонк, сын ягуара, легко отыщет след в сельве. Но здесь не лес, не знакомые парагвайские болота…
Интересно все же, сколько я проживу после того, как клад «отворится»? Едва ли долго!
По вершине можно было ходить целый день. Или месяц — это уж как повезет. Когда я впервые увидел карту, то отчего-то решил, что найти место очень просто. Например, по осевшей земле. Как ни утаптывай, земля за два года обязательно уйдет вниз. Я не учел, что весной тут море — зеленое травяное море. И осенью тоже, только желтое. А зимой все покроет снег.
Вот и склон — противоположный, такой же пологий, почти незаметный. Самарка осталась за спиной, значит, именно отсюда, со стороны Черного шляха, взбирался на холм неведомый русин. Сам — или с братом Алессо. Нострадамуса из Флоренции к тому времени свалила хворь, поэтому он мог остаться внизу…
Что сделал бы я?
Дано: нечто, что необходимо спрятать. Это раз. Высокая «могила». Это — два.
Я оглянулся — трава! Хоть на землю клади, до самой зимы не сыщешь! Или копни в любом месте, отбрось толстый шмат дерна…
* * *
— Гей, пане Адам, как вы там, живы?
— Вашими молитвами, пане значковый!
Знаю я его молитвы! Наверно, тот парень-русин тоже повстречал в степи этаких «панов молодцов». И все-таки ушел — с кровоточащей раной в плече. Он был смел и неглуп, неведомый новиций, иначе и случиться не могло — Общество умеет выбирать людей. А если он был умен…
Я окинул взглядом вершину, пытаясь понять, как поступил бы я. Спрятать! Но не просто спрятать. Спрятать так, чтобы можно было найти! Это не заговоренный клад, что сам собой в землю уходит или в молодицу превращается! Тайна Общества, неведомая, но очень важная.
Тот, кто прятал, знал, что сюда пошлют меня. Меня — или кого-то другого. Значит, он должен оставить подсказку. Он и оставил — букву «М»…
Место можно было отметить крестом, точкой, как угодно. Но на бумаге именно «М»…
Я глубоко вздохнул, чувствуя далекий, но верный запах следа. Ягуар не спутает след. Буква «М» на бумаге… Значит, она должна быть и здесь!
На земле?
В траве?
Или?..
* * *
Камень, который я заметил еще при подъеме, — огромный, серый, утонувший в земле, молчал. Молчал и второй, поменьше, на противоположном склоне. И третий, совсем маленький, неподалеку от костра, на который уже ставили котелок…
Заговорил четвертый — черный, плоский, почти весь засыпанный землей. Только неровный выщербленный край выглядывал из-под травы. Буква «N», процарапанная чем-то острым, почти исчезла, и если бы не лучи закатного солнца, косо падавшие на вершину холма…
Прямо под «N» трава росла гуще. Земля просела — незаметно, чуть-чуть. Яма показалась мне странно большой, длинной. В самом центре вздымал розовую голову наглый репейник, между тонких травинок шныряли муравьи.
Да, я представлял себе это иначе. Совсем иначе!
— То прошу до кулешу, пане Адам! Вечеря не панская, да под горилку сойдет. Пан Мыкола, то передайте пану Адаму филижанку!
Черная звездная твердь над головой, острый запах травы, маленький уютный костерок. Жаль, гитару не взял!
— Хлебните, хлебните, пане зацный! Горилка страхи ночные прогоняет!
В филижанке — большой кожаной фляге — что-то подозрительно булькало. Я резко выдохнул, приложился губами к мягкому краю…
Да-а-а!
— А теперь кулешу, кулешу, пане Адам! Она, злодейка, такая — с непривычки быка свалит!
…Так пусть не пьет, скотина!..
— Ото пан хлебнул! Знатно хлебнул, даром что латинщик!
Меня потчевали — словно на убой. А почему, собственно, «словно»? Приговоренным к смерти принято наливать чарку.
И даже не одну.
Меня ни о чем не спросили. Даже не намекнули. Поняли?
Но возле камня с буквой «N» я был совсем один!
— А вот к примеру, пан гидравликус, можно ли Днепр плотиной запрудить?
В глазах у пана значкового пляшут черти. В глазах остальных — тоже. Поняли! Я слишком долго стоял у камня!..
— Можно, пане Васыль. И даже нужно. Если перекрыть Днепр ниже порогов, можно будет плавать к Понту от самого Киева. Простая система шлюзов, такое уже делается в Нидерландах. Правда, там не река, там море…
— А пан зацный может и море перегородить? Сарбакан остался там, у переправы. У меня нет даже ножа. Если усачи и вправду верят в заговоры и заклинания, то доживу до утра. Может быть…
Теперь говорят они, вразнобой, перебивая друг друга. Оказывается, пан значковый и его «паны молодцы» не всегда шарили по днепровским берегам. Три года назад, когда capitano Хмельницкий вывел черкасов в поле против гетьмана Потоцкого, они были среди тех, кто пошел защищать греческую веру и казацкие вольности. Их даже вписали в реестр, тот, что разрешил составить Его Королевская Милость Ян-Казимир после Зборова.
Реестр! Что-то знакомое! «Декларация ласки Его Королевской Милости на пункты супплики Войска Запорожского». Полный список казаков, роспись по полкам и сотням! Всех!
Значит, и старый казак Павло Полегенький!..
Микитин Рог! Сичь! Этот список должен быть там! Ведь запорожцам раздают королевское жалованье!
Так-так!..
Снова у меня в руках филижанка. Горилка дерет горло, огнем разливается по жилам. Да, это даже не пульке, не aqua ardiente! Усачам весело, они уже пересчитывают червонцы. Я для них — просто труп. Пока еще говорящий.
— А не споешь ли ты нам, пан Мыкола? Он славно поет, пане Адам, жаль, кобыз не захватил!
— Да что-то не хочется, пане значковый!
— А ты еще хлебни! Во-о-о! И мы с тобой!