— Ты давай, проходи, — сказал откуда-то издалека Коба. — Нечего на пороге стоять. Свет с улицы вполне могут увидеть, а сплетни мне ни к чему.
Я сделал несколько шагов вперед, наобум. Дверь, хвала Магистрам, захлопнулась сама собой, у меня бы, пожалуй, не хватило ума об этом позаботиться. Кое-как привыкнув к освещению, я обалдел окончательно. То есть сам факт наличия в этой лачуге некоей тайной комнаты меня не удивил, я даже отругал себя, что не догадался о ней с самого начала. Ясно же, что Коба не так прост, чтобы выставить свое жилище на всеобщее обозрение. Если бы моему взору открылась уютная спальня, кровать под драгоценным балдахином и дюжина сундуков с добром, я бы и бровью не повел. Чего я не чаял, так это оказаться в огромном, роскошно обставленном холле, в дальнем конце которого виднелась лестница, ведущая на второй этаж. Пол прихожей был выложен новеньким паркетом явно заморской работы, а стены обиты расписными тканями. Ноги мои утопали в длинном шелковистом ворсе кеттарийского ковра, небрежно брошенного у порога. Хозяин дома встречал меня на полпути между дверью и лестницей, и расстояние между нами было никак не меньше дюжины метров.
— Хороший вечер, сэр Макс, — сказал он, ослепительно улыбаясь. — Ну, как тебе моя хижина?
— Да, ничего себе домишко, — восхищенно вздохнул я. — А этажей сколько? Два?
— Ну что ты. Три. Я люблю простор. Но на третий этаж я тебя не пущу, там моя спальня. А гостиная для деловых разговоров как раз на втором. Пошли.
Я кивнул и отправился за ним наверх. По дороге я успел заметить, что и на первом этаже комнат и коридоров более чем достаточно. Апартаменты Кобы вполне могли претендовать на звание дворца. Небольшого такого пригородного дворца, отлично приспособленного для повседневных нужд скромного, но не обделенного вкусом монарха, вроде нашего Гурига.
Гостиная Кобы была отделана столь изысканно и роскошно, что мне на миг показалось, будто я вернулся в зачарованный город Черхавлу, [17] который не то чтобы построен, но, скажем так, мерещится некоторым избранным путникам в самом сердце Великой Красной Пустыни Хмиро. Тамошние интерьеры, помнится, поразили меня сочетанием роскоши и почти аскетической сдержанности — никаких громоздких украшений, никаких ярких цветовых пятен, вообще ни единой лишней детали. Я начал подумывать, что жилище предводителя попрошаек — такое же наваждение, как Черхавла, если не вовсе дипломатическое представительство уандукского города-призрака в столице Соединенного Королевства. А что ж, от Кобы, похоже, всего можно ожидать.
Но я старался сохранять полнейшую невозмутимость, не так во имя собственной репутации, сколько ради своих коллег. Чтобы не шептались потом портовые нищие, будто Тайного сыщика из колеи выбить — пара пустяков.
— Деньги давай, — флегматично напомнил Коба, указывая на одно из кресел. — И садись пока. Можешь курить, если хочешь, а угощать тебя не буду. Нельзя мне быть гостеприимным хозяином. Это против правил.
Забрал мои короны, тщательно пересчитал, небрежно сдвинул груду монет на край белой каменной столешницы. Задумчиво оглядел меня с ног до головы.
— Лицо у тебя неприметное, — наконец сказал он. — Ничего так маскировка. Смотреть приятно, а запомнить трудно. Я сам в трактире тебя сегодня долго разглядывал, прежде чем узнал. Да и то не был уверен, пока ты не заговорил с хозяином. Говор у тебя интересный, я такого нигде больше не слышал. Но пока ты молчишь, узнать тебя непросто. Это магия?
— Что-то вроде. Но не моя. По крайней мере, от меня тут ничего не зависит. Прежде так не было, а потом вдруг стало. Старые друзья меня, конечно, сразу узнают, а остальным действительно бывает нелегко. Сам не понимаю, как это работает.
Объяснять, что мое лицо стало зыбким, неопределенным, ускользающим из чужой памяти после нескольких чрезвычайно поучительных путешествий между Мирами, сейчас было некогда и не с руки. [18] Да и зачем ему?
Коба действительно совершенно не заинтересовался подробностями.
— Это очень хорошо, — сказал он. — Можно было бы вовсе не маскироваться, да возраст у тебя неподходящий. Слишком ты молод для нищего. И пожалуй, мальчишку из тебя сделать будет проще, чем старика. А что ж, оно и неплохо. Детишек среди моих людей давненько не было, не те сейчас времена, чтобы сирота не знал, куда деться… Ты нынче вечером брился?
— Ага.
— Вот и я смотрю, подбородок гладкий. Это хорошо, не придется тебе свою бритву одалживать.
Коба встал, ушел куда-то в другой конец гостиной, где возвышался буфет, похожий на небольшую, но боеспособную крепость. Погремел ключами и склянками, вернулся, на ходу извлекая пробку из бутылки желтого стекла. Налил бесцветную жидкость в стакан — немного, примерно на два пальца. Протянул мне.
— Пей, — повелительно сказал он. — Радости в том мало, на вкус — страшная дрянь. Но не вздумай подавиться, это зелье из моих старых запасов, теперь таких не варят. И вторую порцию я на тебя переводить не стану. Выплюнешь — плакали твои денежки.
Коба скорчил уморительную гримасу и вдруг заговорщически мне подмигнул, словно бы давал понять, что все происходящее — не всерьез. Играем мы так. А что я правил пока не понимаю, так это обычное дело, по ходу как-нибудь сориентируюсь.
Я принял стакан, с отвращением принюхался к его содержимому, которое пахло серой и грушами, этакий адский «Дюшес», зажал нос и без лишних расспросов проглотил — быстро, чтобы как можно скорей покончить с неприятной процедурой.
На самом деле все оказалось не так уж и страшно — с точки зрения человека, которого однажды в детстве попытались напоить рыбьим жиром. Ну горько, ну солоно, ну приторно-сладко и при этом привкус тухлого яйца в горле остается — подумаешь, тоже мне несчастье.
Употребив пакость, я подумал, что будь на месте Кобы Джуффин, я бы извел шефа бесчисленными вопросами: а что это? а зачем? а как оно действует? а точно без этого нельзя обойтись? и что теперь со мной будет? и когда оно закончится? А у чужого, малознакомого человека принял из рук отраву, проглотил безропотно, ни единого слова не сказав. Хотя, казалось бы, кому должно быть больше веры? То-то же. Удивительно все-таки устроен человек!
Но теперь, когда уже было поздно что-либо менять, я все-таки спросил с подчеркнутой небрежностью:
— А что это за пойло такое?
— Увидишь, — ухмыльнулся Коба. — Вот обнаружишь скоро, что одежда стала тебе великовата, и сам все поймешь.
У всякого человека есть свой предел возможностей. Моя деланная невозмутимость не пережила такого удара под дых.
— Я что же, гномом стану? — взвыл я, тараща глаза от невыразимого ужаса.
Список эпитетов, которыми я в тот миг наградил про себя предводителя нищих и собственную доверчивость, мог бы стать неплохим материалом для энциклопедии отборной брани, истинно вам говорю.