— Дырку над тобой в небе, — мрачно сказал я и отодвинул блюдо с рыбой подальше. Хотя пахла она, конечно, соблазнительно.
— Напрасно отказываешься. Нет ничего полезнее, чем еда из иной реальности. Неужели боишься попробовать?
Я как-то не подумал, что моя брезгливость больше похожа на робость. Показаться трусом я уж точно не хотел, поэтому пересилил себя и съел кусок этой грешной рыбы. Кажется, никогда в жизни я не ел ничего более вкусного; впрочем, сейчас я понимаю, что дело не в самой рыбе и даже не в кулинарном искусстве моего гостеприимного хозяина, просто действительность в кои-то веки оказалась много лучше моих ожиданий. Неудивительно, что я набросился на угощение, как бешеный пес. Если я подсчитаю, сколько съел этих рыбин, и назову вам точное число, оно, пожалуй, будет выглядеть наименее правдоподобной частью моего повествования.
Чиффа расторопно снабжал меня добавкой и выглядел чрезвычайно довольным. Наконец заметил:
— О, да ты ни в чем не знаешь меры! Такая цельность натуры заслуживает восхищения.
Эти слова почему-то не показались мне насмешкой. Возможно, я просто уже привык к его манере говорить.
— Ладно, — решил он наконец. — Хватит с тебя, пожалуй. Делом пора заняться.
Это прозвучало столь обыденно, что я с готовностью поднялся из-за стола, даже не вспомнив, сколь угрожающе звучали его смутные речи про Хумгат. Впрочем, теперь я понимаю, что тогдашним спокойствием и бесстрашием я был всецело обязан хорошему завтраку. Впоследствии я не раз убеждался, что пища, которую сведущий колдун добывает из Щели между Мирами, действует не хуже самых забористых колдовских зелий. Сэр Макс — единственный, кому на моей памяти удавалось порой извлекать оттуда совершенно бесполезную и безвкусную дрянь, но это, как я понимаю, случалось с ним только в самом начале обучения, а с новичками еще и не такое бывает.
Но я опять отвлекся. Да, я отдаю себе отчет, что все время сбиваюсь на посторонние темы. Это обычная ошибка неумелого рассказчика, а я к тому же всякий раз вполне сознательно стремлюсь отсрочить момент, когда придется вспоминать некоторые, особо трудные для пересказа эпизоды. Дело, конечно, не в том, что воспоминания причиняют мне душевную боль — нет, не причиняют. Это вопрос не чувствительности, а дисциплины сознания, и было бы довольно странно, если бы я стал всерьез страдать от необходимости воскрешать события, которые случились довольно давно и, строго говоря, не совсем со мной. Просто мне впервые приходится подробно рассказывать о вещах, которые я до сих пор обсуждал лишь с самим собой, а для таких разговоров речь, сами понимаете, не требуется. Таким образом, передо мной стоит наверняка знакомая всем присутствующим проблема перевода с языка внутреннего молчаливого знания на язык слов. Это тяжелый и неблагодарный труд. Я хочу сказать, что при всем старании передать сокровенную суть самых важных событий мне удается весьма скверно, поскольку язык повседневного общения не слишком хорошо для этого приспособлен; к тому же я, как вы могли заметить, довольно неопытный переводчик. Тем не менее я сейчас очень рад, что вы вынудили меня взяться за эту работу. Мне кажется, делая собственную историю чужим достоянием, я не просто воскрешаю ее в памяти, но и в некотором роде заново овеществляю. Она, конечно, и так не выдумка, и все же прежде, до слов, ей недоставало подлинности. Я почти уверен, что в результате моих усилий на перилах невообразимого Моста Времени, ходить по которому мне пока еще ни разу не довелось, одна за другой появляются зримые и осязаемые зарубки — в том месте, которое соответствует теплому осеннему дню три тысячи сто пятьдесят пятого года эпохи орденов.
Было бы неплохо записать все вышесказанное в тетрадь и перечитать какое-то время спустя, когда вдохновение уступит место спокойствию, но не буду больше испытывать ваше терпение.
Я хорошо помню, как мы оба поднялись из-за стола и Чиффа протяжно, с ленцой в голосе, очень по-шимарски говорил о том, что вот, уже скоро полдень, кучу времени потратили на болтовню, а нам еще придется куда-то там добираться, а это как минимум час — и все в таком роде. Я слушал его вполуха, но все же понял, что прямо сейчас ничего со мной не случится, потому что сперва надо прийти в какое-то специальное место. И конечно, тут же окончательно расслабился, утратил бдительность, даже когда Чиффа подошел совсем близко и положил руку мне на плечо, я не придал значения его прикосновению, решил, это он меня просто подгоняет, подталкивает к двери, потому что я и правда топчусь на месте, не зная, куда теперь. Впрочем, все произошло так быстро, что я вряд ли успел бы отреагировать, даже если бы был настороже. Вот только что он стоял сзади, а теперь — напротив, лицом к лицу, и пальцы его правой руки пронзают мою грудь, как пять великолепных, остро заточенных кинжалов, а мне почему-то совсем не больно, наверное, потому, что я уже мертв — или все-таки еще нет?
Я оцепенел — не столько от неожиданности, сколько от полной абсурдности его поступка, и это, как выяснилось, было к лучшему.
— Стой спокойно, не шевелись, и все будет хорошо, я тебя не убиваю, а наоборот. — Он говорил быстро, сквозь зубы, яростная гримаса искривила лицо до полной неузнаваемости, а пальцы сомкнулись, сжимая мое сердце, — это, конечно же, вовсе не метафора, я всего лишь стараюсь описывать события с максимальной точностью.
— Тебе не больно, и не будет, потому что мне больно вместо тебя, — так же сквозь зубы добавил он, и я только тогда понял, что его перекосило не от ярости, а от боли, действительно.
— После того как я вытолкну тебя в Хумгат, ты останешься один, — скороговоркой продолжил Чиффа. — Скорее всего, тебе станет страшно, но помни, что страх — внутри тебя, он — порождение твоей глупости и твоей тоски по бессмертию, Хумгат тут ни при чем, это не злое место, ничего плохого не может там произойти с человеком, рожденным для странствий между Мирами, а ты рожден именно для них, и неважно, что ты сам понятия не имеешь… Это — раз.
Он зачем-то зажмурился и после короткой паузы продолжил:
— Что бы ни случилось, что бы тебе ни привиделось, как бы ты себя ни чувствовал, твое дело маленькое — вдыхать и выдыхать, как я тебя вчера научил. Просто расслабься и дыши, твое дыхание — вопрос жизни и смерти, никогда еще у тебя не было более важного дела, чем это. Постепенно доведешь счет с шести до нескольких дюжин, но не спеши с этим, не мучай себя, пусть твое тело само решает, как для него лучше. Это у тебя получится очень легко, сам увидишь. Так что просто дыши и наблюдай — за собой, потому что кроме тебя там ничего не будет. И не предпринимай никаких действий, никаких усилий, вообще ничего, кроме дыхания и наблюдения. И последнее. Когда ты поймешь, что способен вернуться сюда, ко мне, — немедленно возвращайся. Такое знание всегда приходит вовремя. А теперь я тебя отпущу, постарайся устоять на ногах, это будет добрым знаком.
Медленно и осторожно он извлек пальцы из моей груди. Больно по-прежнему не было, только муторно, словно бы вместе с его рукой из меня ушла — не жизнь, конечно, но какая-то очень важная ее составляющая, без которой и в живых оставаться тошно, и умереть не получится, потому что…