Запинаюсь, останавливаюсь, чтобы набрать воздуху в легкие, а сама – хорошо хоть сознание от ужаса и стыда не теряю. Ну вот что, что, интересно, я ему собираюсь говорить?!
Но рыжий великодушен. Он не дает мне продолжить, и за одно это я ему должна быть век благодарна.
– Понимаю, конечно.
Глядит мне в глаза, улыбается обезоруживающе.
– Если тебе действительно интересно, я целиком и полностью разделяю восторги дамы в белом. И, в общем, даже рад, что тебе зачем-то понадобилось выколотить из меня эту информацию.
Словно бы в награду за его благородное поведение, автомобили чудесным образом приходят в движение. Где-то далеко впереди на светофоре наконец зажегся зеленый огонек. И горел, не угасал, пока мы не переползли потихоньку этот воистину роковой перекресток. А дальше и вовсе распрекрасно оказалось. Пулей домчались до Рижской, немного потолкавшись там, снова вырвались на волю, пролетели мимо Алексеевской и встали только возле ВДНХ. На сей раз, кажется, основательно.
Я сижу тихонько, как мышка, не то что слова сказать, пошевелиться не смею. Потому что никак не могу решить: хочу ли я продолжать этот разговор, или ну его, хватит пока. И ведь сама не понимаю, чего боюсь. Просто предчувствую почему-то, что в финале этого романтического трепа не то тупик, не то и вовсе бездонная пропасть. Вот и надеюсь переждать, отмолчаться, оставить все как есть.
Не надо было мне этот разговор заводить, вот что.
Но мой товарищ по счастью-несчастью и без посторонней помощи возобновил беседу. Ему-то что, ему, надо думать, этот тупик-пропасть – дом родной. Он там и так сидит безвылазно, привык уже небось…
– Я ведь говорил тебе уже утром, – вкрадчиво начинает он. – Есть вещи, которые имеют значение, и есть вещи, которые решительно никакого значения не имеют. Так вот. Все мои чувства, желания и, так сказать, симпатии относятся ко второй категории. Если бы я не увидел, что ты – одна из наших, я бы к тебе не подошел. Поглядел бы, полюбовался да и забыл бы несколько минут спустя. Ни к чему заводить лишние знакомства и тем более романы, когда живешь от случая к случаю, пользуешься собственной судьбой, как холостяцкой квартирой: поспать, переодеться и дальше поскакать…
– Зачем ты мне все это говоришь?
Я правда не понимаю, зачем все эти сослагательные наклонения? Подошел бы, не подошел бы… Уже все случилось, уже подошел, влез в душу, на шею себе посадил, второй день меня за собой таскаешь. При чем тут «если бы»?
– Просто не люблю врать, – он пожимает плечами. – Ненавижу всякие недомолвки. Не хочу, чтобы мы с тобой друг для друга придумывали задние мысли. Все это ни к чему. Нам бы с передними разобраться… Нужно, чтобы ты знала: мы слеплены из одного теста, в этом все дело. И я влез в твою жизнь только по этой причине. Это тоже обязательное правило, но не для новичков, а для стреляных воробьев: помогать своим становиться на ноги и делать первые шаги.
– А потом? – спрашиваю, собственного голоса не слыша.
– А потом следует оставить человека в покое. Ну, или не оставлять, – он неожиданно мне подмигивает и улыбается до ушей. – Это уж как сложится. По обстоятельствам.
Молчим, курим, ползем еле-еле. Но все же не стоим на месте.
Все же не стоим.
– Просто ты все еще есть, а меня уже почти нет, – вдруг говорит рыжий, яростно изничтожая окурок в переполнившейся за день пепельнице. – Только в этом дело. Больше никаких проблем. Вообще никаких.
Не уверена, что я его понимаю. Еще меньше уверена, что хочу его понять. Ох, вряд ли…
– И… как тут быть? – спрашиваю озадаченно. Лишь бы не молчать.
– Да никак не быть, – отмахивается. – Просто верь мне на слово почаще. Так часто, как можешь. Если получится верить мне всегда – совсем хорошо.
– Попробую. Ну вот скажи мне что-нибудь, а я тебе поверю. Надо же, что ли, тренироваться…
Он хохочет, да так, что автомобильная пробка вдруг рассеивается, разбивается на резвые кучки, разъезжается в разные стороны, кто куда.
Путь свободен. С ума сойти.
– Говорю, – отсмеявшись, объявляет мой наставник. – А ты принимай на веру, как обещала. Так вот, вполне возможно, что больше всего на свете мне сейчас хочется махнуть на все рукой и закрутить с тобой роман. Да такой, чтобы котам дворовым, ангелам небесным и чудищам подземным, хтоническим завидно стало. И ведь можно бы, теоретически говоря. Славно бы получилось… Тем не менее в ближайшие дни мы будем заниматься не этими приятными вещами, а всякими ужасающими и непостижимыми глупостями, потому что именно для этого и свела нас судьба. А она, в отличие от нас с тобой, дама серьезная до невменяемости. Поперек ей слова не скажи… Ну как, принимаешь мои слова на веру? Или не получается?
– Не получается, – вздыхаю. – Как-то все это… малоубедительно. Сказал бы уж, что у вас, злых колдунов, обет безбрачия, что ли… Мне хоть понятно было бы.
– Да я бы и сказал, – рыжий пожимает плечами. – Но зачем? Это ведь неправда. Никаких запретов, никаких обетов воздержания, ничего в таком роде. Другое дело, что человеку, проживающему дюжину чужих жизней в день, все это быстро становится не слишком интересно, в чем ты сама вскоре убедишься…
– Ну, ничего страшного. Можно и поскучать изредка. Не все коту масленица.
Говорю настолько язвительно, насколько это вообще возможно. Кажется, я начинаю на него злиться. Очень своевременно, конечно… Но ничего с собой не могу поделать. Достал уже своей мутной болтовней.
– Варенька, – на сей раз скользкий тип не говорит даже, а вкрадчиво мурлычет, – я же просил: постарайся верить мне на слово. Иначе – ну, я не знаю, как тут быть. Думаешь, я просто голову тебе морочу? Кокетничаю, как уездная барышня на вечеринке с шампанским? Но зачем, интересно?.. Я, мягко говоря, не совсем барышня, и текущий расклад не в моих интересах… Ладно. Сейчас проверим, зачем нас свела судьба. Может быть, я дурак, действительно. Все ведь в первый раз!
Я не успеваю слова не то что сказать, в уме из слогов сконструировать, а он резко сворачивает к обочине, проворно, но аккуратно паркуется у тротуара, обнимает меня и целует, сначала в уголок рта, потом требовательно прикусывает верхнюю губу, потом…
Удар. Не по воротам, а сзади. Не сказать, чтобы сильный, но все же весьма чувствительный. Подлость какая. Удар сзади – всегда подлость. Если бы мне довелось сочинять идеальную «декларацию прав человека» для какой-нибудь несбыточной утопической державы, я бы начала с пункта: «Всякий человек имеет право на защищенный тыл». Возможно, на том бы и закончила. Не так уж много на свете по-настоящему важных вещей.
Пока я хлопаю ресницами и прихожу в себя от столь стремительного развития событий, рыжий успевает выскочить на улицу и скрыться из поля моего зрения. Оглядевшись, обнаруживаю его сзади. Жестикулируя, щупает пострадавшую автомобильную задницу. Укоризненно говорит что-то пожилому джентльмену в кроличьем треухе, владельцу белой «шестерки», вероломно напавшей на нас с тыла. Джентльмен огорчен до крайности и до крайности же растерян.