Уже на пороге он вручил мне свой сотовый телефон. «Я, – говорит, – сейчас закопаюсь в работу и вряд ли стану тебе звонить, но мне будет приятно знать, что это, теоретически, можно сделать. Ну и тебе, в случае чего, не придется таксофон искать».
С ума сойти, как это все хорошо, оказывается. То, что прежде показалось бы назойливой опекой, сейчас – счастье невыразимое, глупое и бессмысленное, но ведь сладкое же!
И вот я уже сижу у Натальи на кухне. Болтаю ногами в клетчатых шлепанцах, пью зеленый чай с мятой: хозяйка дома в очередной раз дорвалась до здорового образа жизни. У нее теперь не то что кофе, обычного эрл-грея не допросишься.
Ну и ладно.
Она мне рассказывает о делах. Оказывается, деньги за последний перевод будут через месяц, не раньше, зато долг старый – вот он, в конверте, ждет меня уже четвертый день. И вот, дескать, еще вопрос имеется: а не возьмусь ли я перевести второй роман Штрауха целиком? Объясняет: моя часть работы была исполнена столь безупречно, что редактор предложил отдать все «этой девочке, у которой так хорошо вышло». Говорит: «Заплатят тебе сущие гроши, но это, знаешь ли, шанс».
И она еще меня уговаривает! О господи… «Эта девочка» сейчас, кажется, от счастья орать будет. Да так, что стены Наташкиного жилья трещинами пойдут. Второй роман Штрауха. Целиком. Мне. Отдать. Зашибись. Хорошо хоть, Наташкино начальство не знает, что я бесплатно согласилась бы Михаэля переводить. Теперь вот дадут мне за героический труд хоть малую, а все же денежку, наивные люди. А я что ж, я возьму, ибо «бери, пока дают», – это у меня теперь девиз новой эпохи царствования, как у китайского императора…
И я, конечно, не ору, веду себя прилично, просто киваю сдержанно. Дескать, почему нет? Кто же от работы отказывается? Тем более если «шанс»…
Поддерживаю разговор, расспрашиваю о сроках, а сама меж тем смотрю на Наталью, как привыкла уже глядеть на людей, пробую на вкус ее настроение – просто так, из любопытства, ну и чтобы форму не терять. И обнаруживаю вдруг: а ведь ей чертовски обидно, что мой перевод так понравился начальству. Выясняю с легкой грустью, что сперва моя подружка приложила немало усилий, чтобы загрести нового Штрауха под себя, как это было с первым романом. И только когда ей твердо сказали: «Нет, или второго Штрауха будет переводить ваша девочка, или мы пригласим Ободова», присмирела, пообещала со мной поговорить. Этот незнакомый мне Ободов для Наташки – страшный враг, не знаю уж почему. То ли просто конкуренция, то ли было между ними что-то нехорошее, не знаю, никогда не лезла в ее дела.
Странно все же, что она так расстроилась. Должна бы, по идее, порадоваться за меня, хоть чуть-чуть. Сама ведь говорила, что при случае обязательно меня похвалит, добудет для меня самостоятельную работу, так, чтобы и фамилия в выходных данных значилась, и заработок более верный… А теперь вот огорчается. И ведь не сказать, что я у нее последний кусок хлеба отнимаю. Чего-чего, а работы на ее век хватит. Наташка у нас нарасхват, она и меня-то, собственно, припахала, потому что не справлялась уже с золотым этим дождем в одиночку.
Мне бы рассердиться на нее сейчас, а я вот – сочувствую. Думаю снисходительно: «Ах ты бедный мой дружочек!» Жалко мне живого человека, который может искренне огорчиться из-за чужой удачи. Значит, совсем уж плохи его собственные дела – по большому счету.
И ведь не скажешь прямо: «Ты не грусти, пожалуйста, что у меня так все хорошо. Это, знаешь ли, пройдет когда-нибудь». Нельзя открывать карты. Я бы сама очумела, если бы выяснилось вдруг, что мои сокровенные, не самые, мягко говоря, парадные переживания для окружающих – как на ладони.
Поэтому я просто говорю: «Спасибо». Добавляю смиренно: «Если бы не ты, я бы и мечтать о таком не могла». Объясняю тактично: «На самом деле мне еще учиться и учиться этой профессии, у тебя же, собственно, и учиться, просто Штраух – мой автор. Он пишет, как я говорю, даже – как думаю, с той же интонацией, в точности. Так бывает».
В общем, успокоила ее кое-как. Потом уже, задним числом, когда желтое такси увозило меня на Пятницкую, к Маринушкиному дому, сама себе удивлялась. Если бы мне довелось покопаться в Натальиных переживаниях всего неделю назад, я бы вызверилась на нее, обозвала бы дрянью и сукой, ушла бы, хлопнув дверью, дала бы себе слово никогда больше не иметь с нею дела – и плевать на все, проживем без копеечных этих халтур-подработок, выкрутимся как-нибудь. Именно так я бы и поступила, несомненно. А теперь – ничего, кроме сочувствия, так-то. «Бедная, – думаю, – как же ей, наверное, нелепо наедине с собой».
Сильный великодушен, о да. Нынче я как никогда прежде понимаю значение этой фразы. Я теперь, выходит, тоже сильная; был ведь когда-то такой журнал «Знание – сила», или даже есть до сих пор? Не знаю, как обстоят дела с журналом, но знание человеческой природы действительно дает силу. По меньшей мере силу быть великодушной – вот как все лихо закручено.
Зато у Маринушки дома я наконец отдохнула душой. «Ты для меня как второй ребенок» – эти слова, сказанные в минуту общей беды и растерянности, по-прежнему на удивление актуальны. И, как я теперь понимаю, наши дела обстояли так с самого начала. Это я, глупая, думала, что Маринка по расчету пригрела меня на пышной своей груди. А она, оказывается, просто полюбила меня с первого взгляда и, можно сказать, удочерила под первым попавшимся предлогом. Нет, ежевечернее камлание о делах Алексея Хуаныча, это для нее, конечно, очень важно, но, если бы я гадать вовсе не умела, нашелся бы какой-то иной повод для дружбы.
И вот теперь я сижу рядом со своей покровительницей и купаюсь в ее настроении, как в молочно-теплом вечернем море. По сравнению с этой нежностью весь прочий мир холоден и темен для меня, хотя я-то понимаю: на самом деле всюду тепло и светло, особенно сейчас, просто моя Маринушка, вероятно, самая добрая женщина на земле. Правда-правда, уж теперь-то мне есть с чем сравнивать…
Сижу с ногами в кресле, пью эспрессо из новенькой, для будущего кафе купленной машины, уплетаю шарлотку, специально испеченную к моему приезду. Радуюсь, что дела «Шипе-Тотека» пошли на лад, с каждым днем все лучше. Алеша, зайчик такой, уже, оказывается, разобрался со всеми мыслимыми и немыслимыми злодеями. Говорит, подобное больше не повторится. Ну, будем надеяться… В кафе нашем уже полным ходом идет ремонт. «Скоро все будет как прежде», – обещает Марина, а у меня хватает такта промолчать, не говорить ей, что «как прежде» ничего уже не будет.
Тем более что ее-то перемена моей участи, строго говоря, вряд ли касается. Где я буду ночевать – это мы, конечно, еще поглядим, а вот гадать посетителям, как раньше, – что ж, отличное занятие, лучшего охотничьего домика для накха и не придумаешь. В «Шипе-Тотеке» всегда хватало унылых посетителей. Буквально магнитом их к нам притягивало…
– Ты где живешь-то сейчас? – спрашивает наконец Марина. – Все еще у Натальи?
Она, бедная, все это время погибала от любопытства, но врожденное чувство такта вынуждало ее продолжать самоистязание до последней капли терпения.
Отрицательно мотаю головой. Смотрю ей в глаза. Маринка понимающе ахает и прижимает ладони к щекам.