Рыжая поглядела на меня оценивающе, словно бы прикидывая, на сколько частей меня разорвет и как это будет выглядеть.
— Нет, — наконец сказала она, — я пока не готова брать на себя ответственность за твою гибель. Ладно уж, слушай, случайный мой попутчик. Если вкратце, в письме было сказано, что любовь помогает преодолеть любые расстояния, делает невозможное возможным, и все в таком духе. Причем дед упирал на то, что в определенных случаях эти поэтические сентенции приобретают самый что ни на есть практический смысл. И я могу в этом убедиться, если в моем сердце найдутся вера и мужество, а в распорядке дня несколько свободных часов. А в конце он приписал, что настоятельно советует заранее позаботиться о возвращении. Дескать, сам он когда-то влип, добирался домой из Рима на попутных машинах, и это было довольно весело, но слишком уж долго… Слушай, ты вообще понимаешь, что я тебе тут рассказываю?
Я сокрушенно помотал головой.
— Давай-ка еще раз. С самого начала. Для тупых. Потому что я и есть тупой. Особенно сейчас, после этих чертовых таблеток…
— Это не ты тупой, это предмет разговора такой непростой, — вздохнула рыжая. — Я и сама сперва ничего не поняла, хотя дед очень подробно все описал: нужно, дескать, выбрать любую картинку, найти уединенное место, где тебя никто не побеспокоит, и созерцать изображение с любовью, но без алчности. Не думать завистливо: «Вот бы и мне туда попасть», а радоваться так, словно ты уже там.
— И что тогда?
— И тогда в какой-то момент вполне может обнаружиться, что ты уже там, — рассмеялась она. — Никаких гарантий, конечно. Но шансы есть. И неплохие! Видишь, я гуляю по Антрево. Сижу тут рядом с тобой. Наяву, не во сне. Значок нашла на тротуаре. — Она достала из кармана яркую пластмассовую фигурку собаки. — Заберу домой, сыну подарю. Младшему. Старший такой ерундой уже не интересуется… А из сновидений подарков не приносят, сам знаешь.
— Эй, — сказал я, — погоди. Это как? Ты сидишь дома, смотришь на картинку и — хлоп! — оказываешься в городе, который на ней нарисован? Получается, твой дед изобрел телепортацию?!
— Слово дурацкое, — пожала плечами рыжая. — Но да, примерно так все и есть. Однако наш способ передвижения не порекомендуешь массовому потребителю. У меня самой далеко не с первого раза получилось, а уж сколько во мне было любви и тоски по далеким странам, куда мне не попасть! Правда, и алчности было много, она-то мне поначалу и мешала… Который час, кстати?
— Без пяти два.
— Значит, мне уже пора домой.
— И как ты туда попадешь?
Она достала из кармана сложенный вчетверо тетрадный листок. Развернула, показала мне, не выпуская из рук. Это был детский рисунок: кривой дом с трубой, окруженный зелеными и красными кудрявыми завитушками, очевидно, символизирующими розовые кусты. В углу ютилось нечто четвероногое и хвостатое, не то пес, не то кот, поди разбери.
— Дед — после того, как попал в Рим и потом неделю домой на попутках добирался, — стал носить в кармане картинку, которую я нарисовала в пять лет, когда впервые приехала к нему в гости. Каляки-маляки, еще хуже этих. Но представляешь, с какой любовью я их выводила? Вот то-то же… И мой старший сын, когда мы только переехали, тоже решил, что в сказку живьем попал. Ничего удивительного, для детей-то у нас действительно раздолье. Бранко поначалу целыми днями рисовал дом, сад и нашу собаку. И какая же я молодец, что сохранила несколько рисунков! А то даже не знаю, как стала бы выбираться — отсюда, и не только отсюда… Однако я что-то разговорилась. Дай-ка мне еще одну сигарету, и потом — все, побегу.
Я дал ей сигарету, закурил сам. Ждал, что сейчас рыжая рассмеется, из-за угла выйдет наконец ее верный физик-астроном, розыгрыш будет признан удавшимся, и мне любезно позволят вернуться с наспех сочиненных небес на твердую землю. Однако моя новая знакомая, похоже, еще не наигралась.
— Ты не представляешь, каково это было, — вздохнула она. — Сидишь в погребе, прислонившись к сундуку, пялишься на картинку, и вдруг обнаруживаешь, что под ногами уже не каменный пол, а булыжная мостовая, за спиной стена дома, облупленная, как мой нос, розовая, как закат, а на стене табличка: «Rue de la Pompe», до сих пор помню это название, никогда не забуду — рю де ла Помп! И поднимаешься, и идешь, и щиплешь себя до синяков — сплю же, точно сплю, уснула, как дура, в погребе — но нет, не просыпаешься, идешь дальше, несколько кварталов, выходишь к морю, и тут уже становится все равно, кто спит, а кто бодрствует, потому что вот оно море, и вот она я, и все, и все…
Рыжая почти задохнулась от избытка чувств, но затянулась дымом и взяла себя в руки.
— Хорошо, что я Бранковы рисунки на всякий случай в карман положила, прежде чем предаваться созерцанию по дедову рецепту, — будничным тоном сказала она. — А то как бы я, интересно, из Антиба домой добиралась? И как мои мальчики все это время без меня? Даже думать не хочу!
— Да уж, — растерянно согласился я, лишь бы не молчать.
— Ну что, — рыжая заговорщически ткнула меня локтем в бок. — Поверил? Или не получилось?
— Пока не очень, — честно сказал я. — Но это неважно. Такая хорошая у тебя вышла история, какая разница, правда или нет…
— Ну, не знаю, — усмехнулась она. — Как по мне, совершенно дурацкая история, единственное ее достоинство в том, что все правда. И мне действительно пора домой. А тебе, как я понимаю, на поезд. Так что давай прощаться.
— Как скажешь, — согласился я, прикинув, что до поезда остался час с небольшим, и если и я хочу хоть немного поснимать, самое время спускаться обратно в город.
И только поднявшись, чтобы идти, я вспомнил, что у людей бывают имена. Смутился, но все-таки спросил:
— Слушай, а как тебя зовут?
— Елка. Ну и чего ты теперь ухмыляешься? Елка, уменьшительное от Елены, не вижу ничего смешного…
— Я не ухмыляюсь, а радуюсь. Елка — отличное имя очень тебе подходит.
— Ну, может быть, — улыбнулась рыжая. — Со стороны, говорят, виднее.
Я ждал, что Елка-Елена захочет узнать мое имя, но она не спросила.
— Давай уже, иди, — сказала она. — Извини, что гоню, но мне правда одной надо остаться, а то ничего не получится.
Звонкий поцелуй в щеку стал отличной кодой, я так растерялся, что даже не чмокнул ее в ответ, а только заулыбался до ушей, повернулся и пошел прочь, как дурак.
Елка, значит, сердито думал я, вприпрыжку спускаясь в город. Ну-ну. Новогодняя, не иначе. С целым мешком сюрпризов. С такой не соскучишься. Повезло этому неизвестному физику, который астроном. Впрочем, может быть, он и есть автор пьесы, а рыжая — просто исполнительница. Великая актриса звезда самодеятельной сцены… А может быть, никакого физика действительно нет в природе? Деньги она и в гостинице могла забыть. Поленилась возвращаться, решила, проще попросить монетку у прохожего, а там слово за слово, и такого навертела, самой небось теперь неловко… Дурак я, кстати, что телефон у нее не попросил. Мало ли чем это все могло бы закончиться. Вернее, что могло бы начаться. Чем черт не шутит.