У Олега, насколько я знаю, была, вернее, есть старшая сестра, дочь его отца от первого брака. Она в семье хрестоматийная блудная овца: еще в юности связалась с идейным хиппи и по сей день живет с ним в счастливом гражданском браке где-то на задворках Христиании. [47] Папаше это, понятно, очень не нравилось, и, в итоге, он не оставил ни гроша ни дочке, ни ее детям, а их у нее штук восемь, если не больше. Олег очень любил сестру и племянников, дай ему волю, он бы весь этот табор у себя дома поселил, но она не захотела. Деньги он им, конечно, давал каждый месяц, как зарплату, и всякий раз радовался как ребенок, что сестра их взяла. Она, как я поняла из рассказов Олега, человек очень гордый и независимый, таким помогать всегда нелегко… Ты имей в виду, я не просто так тебе голову их запутанными семейными делами морочу. Сестра — это у нас ружье, которое непременно выстрелит в финале, верь мне.
А теперь вернемся к Олегу. В последнее время я стала замечать, что он затосковал. Не заскучал, не загрустил, не скис, а именно затосковал; ты уже большой мальчик и должен хорошо понимать, в чем разница. Внешне это почти не проявлялось: Олег по-прежнему делал для меня кучу работы, регулярно приезжал, то по делу, то просто так, с подарками, и был таким прекрасным собеседником, что я, грешным делом, все время забывала, что он младше на сорок с лишним лет. Но на лбу у него при этом была отчетливо написана любимая Соломонова присказка: «Суета сует, все суета». Дурость, как я это ненавижу! Но тут ничего не поделаешь, если уж человек попал под власть этого заклятия, остается только ждать, пока само пройдет. У некоторых, я точно знаю, проходит, хотя, увы, не у всех… Поэтому я делала вид, что все в порядке, старалась загрузить мальчика интересной работой, даже в гости к нему съездила, не потому что так уж хотела, а чтобы его растормошить. И тут вдруг эта чудесная новость про кошку Эйвинда Хмурого, и конечно, я немедленно отдала саги о людях из Кошачьей долины Олегу на перевод. И готова поклясться, что Соломоново проклятие на его челе в тот день изрядно потускнело; впрочем, как обстояли дела потом, когда мы расстались, я, конечно, не знаю.
Олег перевел три саги из девяти и, как я надеялась, взялся за четвертую, но вдруг от него пришло письмо: дескать, дорогая Ирина Рувимовна, мне надо отдохнуть, друг зовет прокатиться на яхте по Северному морю, сперва до Гамбурга, а оттуда к берегам Ирландии, вернусь через месяц и с новыми силами возьмусь, бла-бла-бла. Я, честно говоря, даже обрадовалась. Когда молодой человек бросает работу ради прогулки на яхте, это плохо для работы, но очень хорошо для молодого человека. Зря радовалась, старая дура. Яхта-то вернулась всего через две недели. Но без Олега. Потому, собственно, и вернулись так рано, что он пропал.
— Упал в море?
— Нет-нет, никуда он не падал. Сел в шлюпку и уплыл.
— Как это «уплыл»? Куда?
— Вот этого как раз никто и не знает. Было так: в один прекрасный день его попутчики, как я понимаю, устали от праведной жизни и решили поиграть в пиратов. В смысле, накачались ромом и стали горланить песни, мальчики это любят, и ты тоже, по глазам твоим завидущим вижу… Но Олег, насколько я его успела изучить, должен был довольно быстро заскучать в такой обстановке. И, видимо, от скуки стал прилежно созерцать морскую даль. И вдруг как заорет: «Земля, земля!» Вся компания тут же прибежала смотреть: что, где, какая земля? А ничего, нигде, никакой. Эти горе-мореходы потом клялись и божились, что никто ничего не увидел, тем более что туман вдруг стал сгущаться, хотя только что и намека на него не было, и в прогнозах погоды никакого тумана не обещали, а то бы они так не расслабились. Но там, уверяю тебя, и без тумана видеть нечего, Северное море давным-давно изучено вдоль и поперек, каждая квадратная миля его тщательно перенесена на карты, в таких местах географических открытий не делают. В общем, вообрази себе эту батальную сцену. Стоит на палубе компания, мягко говоря, нетрезвых, небритых, краснолицых от солнца и рома викингов в белых шортах, и все хором твердят: «Нет никакой земли», а один истошно орет: «Да вот же остров, и дома на берегу, и маяк на скале, это ж как надо было набраться, чтобы у себя под носом ничего не видеть!» Товарищи Олега уже потом, задним числом, удивлялись, что на него нашло: в жизни ни с кем не спорил, считал, что навязывать другим свою правоту, — последнее дело, и вдруг так разошелся, хорошо хоть в драку не лез.
В конце концов Олег объявил, что все вокруг сошли с ума и одновременно ослепли, один он молодец, отвязал спасательную шлюпку, прыгнул в нее да и был таков. В другой день его бы, конечно, остановили, а тут все пьяные, соображают туго, пока до них дошло, что он делает, шлюпки и след простыл — туман же, видимость никакая. Бедняги сразу протрезвели, когда поняли, что произошло, а толку… Потом они, конечно, долго Олега искали. И спасателей вызвали, дело-то серьезное, человек пропал. Там все на ушах стояли, только что через решето море не просеяли, но тщетно. Ни Олега, ни шлюпки, даже ни единого ее обломка не нашли. Ребят этих, приятелей его, мне очень жаль, они-то до сих пор переживают, считают себя виноватыми. В общем, так оно и есть, но лишь отчасти… Ладно, что теперь рассуждать. Пропал человек, и пропал. Нет его.
— И всё? — разочарованно спрашиваю я.
Жалко, конечно, этого ее Олега. Но история самая что ни на есть дурацкая, как все или почти все истории о глупостях, совершенных по пьянке. Как гуляют потомки викингов, я знаю не понаслышке и давно уже закаялся связываться с ними в эти прекрасные моменты.
— Всё, да не всё. Я тебе обещала, что сестра у нас вместо ружья Станиславского припасена? Ну вот, можешь поднимать руки, сейчас выстрелю. Примерно через год после того, как Олег пропал, в Христиании появился один странный тип. То есть вообрази, каким нужно быть, чтобы показаться странным в Христиании, где на каждого добропорядочного гражданина приходится не меньше дюжины уникальных причуд. Я этого человека, конечно, не видела, поэтому рассказывать могу только со слов Уны, Олеговой сестры, — мы с ней с тех пор несколько раз говорили по телефону и, будь я моложе, пожалуй, подружились бы, сейчас-то мне просто жалко тратить время и силы на дружбу; впрочем, не обо мне речь. Так вот, Уна рассказывала, что этот странный тип бродил по Христиании и расспрашивал всех, как ее, то бишь Уну Торвальдсен, найти. В конце концов ему показали их дом, и он туда заявился: длинный, как отставной баскетболист, тощий, как стебель камыша, рыжий, как морковь, в бархатной зеленой полумаске и, невзирая на ясную погоду, с раскрытым зонтом, да не простым, а зеркальным. То есть, если я правильно поняла Уну, которая глаз с зонта не сводила, его просто с двух сторон обшили или оклеили осколками зеркал, но, вполне возможно, это было сделано по какой-то другой, неизвестной нам с Уной технологии. Владелец удивительного зонта поздоровался, спросил: «Ты Уна Торвальдсен?» — не дожидаясь ответа, сунул ей в руки объемистый пакет и был таков. А знаешь, что было в пакете?