— Ох, вряд ли, — согласился я. И зачем-то спросил: — Извините, а ваша фамилия Алексакова?
— Была… ой. Неважно, теперь другая, — ответила женщина и быстро положила трубку. Наверное, испугалась, что незнакомый, ошибившийся номером человек откуда-то знает ее прежнюю фамилию. А я чуть не умер на месте, потому что ладно бы — просто Марина, нормальное совпадение. Но фамилия. Алексакова, не Алексеева, не Александрова — в смысле, не такая уж распространенная. И ни одной Гали не знает. Или врет? Наверняка врет. Потому что если нет, откуда, скажите на милость, у меня взялся ее телефон?
Я начал понимать, что искать Галку — куда более надежный способ сойти с ума, чем просто сидеть и ничего не делать. Надо остановиться, вот прямо сейчас, сказал я себе. Забыть эту Марину, забыть Герыча с его провалами в памяти, успокоиться и ждать. Галка сама найдется — сейчас или потом, когда я эти идиотские мосты нарисую. Сама приедет, она обещала. И всё, всё, всё.
Но хрен я, конечно, остановился.
Дальнейшие поиски старых бумажек с телефонами Галкиных подружек не дали никаких результатов. Но я не сдавался. Вспомнил, что в наши трудные времена Галка подрабатывала редактурой и переводами в каком-то крупном издательстве — я не вникал, в каком именно, и это, конечно, довольно много обо мне говорит. Когда она от меня ушла, наверняка к ним вернулась, платили там, конечно, копейки, но хоть что-то для начала. И возможно, до сих пор работает в издательстве, не в том, так в другом, оно дело такое — раз зацепишься и, если чего-то стоишь, всю жизнь будешь нарасхват, сам так живу. Поэтому я просто последовательно обзвонил все питерские издательства, такие романтические истории секретаршам рассказывал, что они как миленькие бросались поднимать архивные документы, чтобы помочь неведомой переводчице Галине Линник воссоединиться с прекрасным принцем на бледном коне. Вотще. Галкиного имени не нашлось ни в одном из списков. Вероятно, то ее издательство все-таки прогорело и больше не существует, по крайней мере я очень хотел в это верить. Не то чтобы я желал им зла, просто крах издательского дома устраивал меня гораздо больше, чем исчезновение моей Галки из человеческой памяти и бухгалтерских документов.
Отчаявшись, я даже бременской галерейщице Кларе пытался звонить; понятно, я не надеялся, что она подскажет мне Галкины координаты, уж ей-то откуда бы знать, просто хотел поговорить наконец с человеком, который помнит, что у меня была жена Галя. Но и тут ничего не вышло: домашний телефонный номер Клары теперь принадлежал какой-то Паулине, а рабочий — пиццерии. Последнее упоминание галереи «Клара Цейн» в интернете — шестилетней давности, потом, надо понимать, контора накрылась медным тазом. Жалко, подумал я и тут же мстительно прибавил: а вот нефиг было обижать художников! Хотя и сам, конечно, уже давно понимал, что Клара была сущий ангел и делала что могла, просто — ну, такая жизнь.
Потерпев неудачу с Кларой, я пошел ва-банк. В смысле, набрался мужества позвонить Галкиной маме. Тамара Алексеевна люто меня ненавидела, и ее отчасти можно понять: свел со двора дочь-красавицу, мать-то надеялась выдать ее замуж за приличного, работящего человека, способного обеспечить их общее будущее, а тут такое несчастье, нищий художник, который в качестве кормильца семьи бесполезней запойного работяги, чего уж там. После того как Галка уехала со мной в Питер, Тамара Алексеевна от нее, можно сказать, отреклась, даже по телефону разговаривать не желала в тех редких случаях, когда Галка наскребала денег на междугородний звонок. Бросала трубку — и все тут. Одна надежда, что они помирились, после того как Галка от меня ушла. Столько лет прошло, Тамара Алексеевна старенькая уже, да и спор давным-давно разрешился в ее пользу.
В самый последний момент я сообразил, что надо представиться чужим именем. Вряд ли Тамара Алексеевна помнит мой голос. Представлюсь бывшим одноклассником, решил я. Как звали того мальчика, которого мы однажды встретили на улице? Слава? Точно, Слава. Галка очень ему обрадовалась, так что я даже приревновал слегка, но она объяснила: просто за одной партой сидели, она у него физику сдувала, он у нее — диктанты. Школьная взаимовыручка, практически фронтовое братство. Вот и ладно, представлюсь Славой. Скажу, влюблен в Галю с тех самых пор, как сидели за одной партой, все как-то не решался ее разыскать, а теперь вдруг подумал — жизнь проходит, сколько можно тянуть, и вот… Фуфловая, честно говоря, история. Но для Тамары Алексеевны — самое то, натуральный сериал. И уж всяко лучше, чем говорить ей страшную правду: если даже не убьет меня силой мысли на расстоянии, трубку уж точно бросит — ну и какой смысл тогда?
Наскоро отрепетировав роль стареющего романтического мальчика Славы, я набрал код Екатеринбурга, а потом Галкин домашний номер, я до сих пор помню его наизусть, среди ночи разбуди — отбарабаню без запинки. Больше всего я теперь боялся, что номер изменился, но нет, он остался прежним, после третьего гудка трубку сняла Тамара Алексеевна, я сразу узнал ее голос, еще бы не узнать, у меня от него голова всегда болеть начинала. И сейчас сразу же разболелась, удовольствовавшись одним-единственным «алло». Надо же, столько лет прошло, от меня тогдашнего ничего не осталось, и от того типа, который пришел ему на смену, тоже, и от следующего — ничего, кроме этой дурацкой реакции организма на голос бывшей тещи. Поразительно.
Я действовал по плану, представился Славой, принялся объяснять, что я Галин бывший одноклассник, но тут Тамара Алексеевна спросила: «Какой Гали?» — и я с трудом подавил в себе желание закричать.
— Ну как же, вашей дочки, — промямлил я, а услышав в ответ: «Вы ошиблись номером, молодой человек, у меня нет никакой дочки», все-таки сорвался на крик: — Что, что с ней случилось?!
В тот миг я был уверен, я, можно сказать, знал, что Галка умерла и явилась ко мне с того света как-то упросив небесных стражей о последнем свидании, потому и сбежала, не оставив телефона, а я-то, дурак, о пустяках беспокоился: вдруг у нее муж и дети…
— Да ничего не случилось, — раздраженно ответила женщина на том конце провода. — У меня нет никакой дочки, а значит, и случиться ничего не могло. Внимательней номер набирать надо.
Я положил трубку на рычаг, закурил и долго потом сидел, уставившись в окно.
— Но она же была! — наконец сказал я вслух. — Вчера была. И десять лет назад, и вообще всегда. Хорошая такая. Была же!
Я бросился в ванную — так и есть, моя рубашка до сих пор лежит в корзине для белья, немного мятая, с закатанными рукавами, а я никогда не закатываю рукава, даже летом, в жару, нет у меня такой привычки.
— Ну вот, — сказал я, прижимая рубашку к груди. — Ну вот! Все-таки была. Я же помню.
Говорил и, страшно признаться, сам себе не верил.
Когда возраст подходит к сорока, многие люди, я знаю, начинают задумываться о Боге. Чем ближе смерть, тем желательней его наличие хоть в каком-нибудь виде, так что вера становится важнейшим из искусств. Мне оно никогда не давалось — то есть, пока я не задумываюсь, все более-менее в порядке, я почти знаю, что Бог где-то там присутствует, далекий и невнятный, скорее равнодушный к моей персоне, чем дружественный, но уж — какой есть. Однако стоит хорошенько поразмыслить, и сразу ясно, что наличие даже такого Бога — мягко говоря, спорный вопрос.