На этом этапе появляется большой соблазн сказать себе: «Судить можно только по делам», но и это неправда, потому что один человек настолько разнообразен в своих проявлениях, что вообще хрен чего поймешь, а другой кажется вполне последовательным (но это потому что я не все знаю), а третий последовательным не кажется, но много лет спустя вдруг видишь, что он таковым является (и в некоторых случаях ошибаешься, а в некоторых нет).
Короче, в какой-то момент накапливается критическая масса наблюдений, которая уже не позволяет непроизвольно составлять суждения по всякому поводу, всякому новому суждению предшествует небольшая заминка, ясное, мгновенное осознание собственной некомпетентности. И этого достаточно, чтобы уменьшить силу суждения (и энергию, затраченную на его составление и поддержание), а чего ж нам еще.
И вот тут-то честный мыслитель оказывается натурально у разбитого корыта, но от сказочной старухи отличается тем, что новое корыто ему без надобности, мы просто больше не будем стирать, дорогой, больше не будем стирать.
Мыслитель, понятно, перестает быть мыслителем. И в этот момент вдруг начинает знать все и молчать в тряпочку, поскольку знание, ясен пень, безмолвное, што ж с ним еще делать.
А теперь мне предстоит научиться продолжать что-то говорить (писать) и слушать (читать) — совершенно бескорыстно, ясно осознавая, что все это полная чепуха, сказанная (написанная) низачем, нипочему, просто так, потому что — ну, процесс, как мокрая глина под ногами чавкает, как эхо звуки повторяет, как ветер дует, все это вполне самодостаточные явления, никакого дополнительного смысла не требуется, природе виднее.
+++
Литература — это особым образом организованная речь, речь — инструмент коммуникации, а потребность в коммуникации — следствие богооставленности. С момента разрыва непосредственного контакта с, условно говоря, Богом, описанного в мифах как изгнание из рая, человек неполон. В каждом из нас проделана черная дыра, которая требует наполнения и притягивает к себе все, что подвернется. Этот процесс притяжения, собственно, и есть коммуникация. По мере зарастания дыры нужда в коммуникации снижается, то есть на определенном этапе так называемой «святости» отшельничество — не подвиг, а нормальная бытовая потребность.
Таким образом, литература (как и все остальные способы коммуникации) — прямое следствие богооставленности, которая сама по себе — первопричина и фундамент всех человеческих страданий. Вот нам и ответ на поставленный вопрос.
И одновременно — прекрасная задача повышенной сложности.
Потому что использовать этот заточенный под страдание инструмент для описания прямо противоположного состояния — вот вызов и достойная цель. И не в литературе, понятно, дело, литература — это просто повод взяться за работу в том самом уникальном случае, когда труд действительно освобождает. Потому что речь используется не только для внешних, но и для внутренних коммуникаций, для непрерывного разговора с самим собой. Научаясь применять этот созданий страданием и для описания страдания инструмент по иному назначению, можно постепенно перепрограммировать себя самого. Ну и тех, кто мимо шел, если очень повезет.
У святого Петра целая связка ключей от рая. Это — один из многих. Не универсальный. Но некоторым вполне может подойти.
+++
Многие авторы внезапно скисают, становятся косноязычны и неубедительны, когда берутся писать о любви. И проблемы тут не с языком, а с персональным опытом. Ну вот если я сейчас начну о работе на токарном станке повествовать — это же ужас что такое будет, максимум, что я напишу: «Токарь подошел к станку и начал работать», а потом растерянно закончу; «Токарь закончил работу и отошел от станка». Всё. И никакой словарный запас не поможет мне.
А поможет, скажем, профессиональная консультация токаря Васи, вместе мы соорудим что-то более-менее внятное, не безнадежно убогое, по крайней мере — при условии, что я очень постараюсь, выложусь, как никогда прежде, прыгну выше головы. Но гораздо более мудрым решением будет не писать про токарный станок вовсе. Пусть это делают искушенные.
Но если всякий готов спокойно признаться себе: «Да, я никогда не работал на токарном станке», — с любовью обстоит иначе. Все думают, что это с ними было. Все остальные верят им на слово. И отсутствие опыта (не постельного, уточняю я на всякий случай, а опыта любви) всплывает только тогда, когда текст уже написан.
Это все более-менее понятно, но я все время забываю, что скудость личного опыта мешает не только писать, но и читать. У многих читателей нет соответствующего личного опыта, чтобы расшифровать написанное или хотя бы понять, что вот на этом месте пора звать токаря Васю для консультации. Да и где он, тот токарь Вася. Не дозовешься, пожалуй.
Таким образом, банальное «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется» в очередной раз исполнилось для меня хтонического смысла. Перешло на новый качественный уровень, так сказать. Мне всегда было известно, что надо делать скидку на чужое нежелание понимать, но оказывается все-таки, не на нежелание, а на неспособность. То есть шансов, что кто-то прочитает написанное (а не свое прочитанное), чуть больше, чем шансов, что кто-то взлетит к облакам вот прям во время чтения.
Или не больше.
+++
Постмодернистская игра с мифами или попроще, классическими сюжетами, которой кто только не балуется (и я, и я в первых рядах!), имеет смысл только в одном случае: когда по ходу дела из сюжета извлекается тайный потенциал (явный-то реализовался еще в момент рождения сюжета, в смысле сюжет и есть следствие реализации своего явного потенциала) и обрабатывается так, чтобы созидательная мощь его многократно возросла.
Если на это нет силы и умения, то лучше отойти и не трогать.
Потому что из любого сюжета можно вырастить новую Вселенную, и при таком раскладе выращивать что-то меньшее глупо, хотя искушение бывает почти непреодолимо, особенно когда речь заходит о великих мифах, всех так и тянет уменьшить их в размерах, приручить, приспособить к своим маленьким уютным человечьим нуждам. Это понятно и даже вызывает сочувствие, но нельзя не осознавать, что вырастить меньше, чем уже было выращено, — натуральное вредительство.
Но, имея в руках зерно, то есть осознав миф (сюжет) живым, способным к проращиванию зерном, не попробовать его прорастить — значит сгноить посевной материал. Поэтому лучше все-таки пробовать — тем, кто понимает, что делает. А тех, кто не понимает, а просто забавляется, хворостиной бы с постмодернистского огорода гнать, честно говоря.
Поэтому, кстати, так притягательны мифоложки всех видов — это ж натурально как горох проращивать. Только что были скучные зерна, и вдруг откуда ни возьмись тугие зеленые хвостики, завтра они, может быть, увянут, а может, и нет, мы еще не знаем. И пока мы не знаем, с нами происходит интересное.
А самое интересное происходит с тем, кому удается вырастить свой горох до неба, потому что тогда наш огородник станет Джеком-в-Стране-Чудес, и это само по себе такая высокая награда, что иных не понадобится. Я знаю, я уже там.