С тяжелым сердцем, с трудом преодолевая отвращение, Лоренца утром снова отправилась в Лувр, чтобы приступить к исполнению своих «обязанностей», совершенно призрачных, но неотменяемых. Она пришла в черном, как положено, и сразу же получила от королевы грубый выговор. Мария напомнила ей о необходимости исполнять свой долг, который состоял в том, чтобы день и ночь быть под рукой у Ее Величества на тот невероятный случай, если ее услуги понадобятся!
— Я понятия не имею, что за традиция мне тебя навязала, — выговаривала королева Лоренце, для большей доходчивости перейдя на свойственное флорентийцам «ты», — но я добьюсь, чтобы ты служила мне верой и правдой! И не думай, что мне твоя служба в радость! Я прекрасно бы обошлась без твоей тощей унылой физиономии!
Молодая женщина не могла удержаться, чтобы не возразить:
— Скорее, печальной, мадам! Мне кажется, что печальное выражение лица подобает нашей жестокой потере! Правда... Мадам де Гершевиль притворилась, будто подвернула ногу, и попросила Лоренцу помочь ей, таким образом помешав той сказать что-то весьма оскорбительное для королевы. Статс-дама даже негромко вскрикнула от боли, и Лоренца тут же обеспокоенно поинтересовалась:
— Господи! Уж не вывих ли у вас, мадам?
— Не думаю, — ответила мадам де Гершевиль со сбившимся дыханием, — но мне очень больно. Если Ее Величество соизволит разрешить вам проводить меня в ванную комнату, я думаю, от холодной воды мне станет легче...
— Идите, идите, голубушка! Делайте, что считаете нужным, — милостиво распорядилась королева, небрежно махнув рукой.
В ванной комнате мадам де Гершевиль позволила Лоренце намочить холодной водой салфетку и приложить ее к своей щиколотке, которая ничуть не нуждалась в подобном компрессе, а сама тем временем тихонько шептала Лоренце.
— Ради бога, придержите ваш язычок, баронесса! Неужели вы не поняли, что скорбь для нас — это вчерашний день? Прошло двое суток, и все уже переменилось. Несмотря на душераздирающие рыдания, королева с трудом скрывает свое величайшее удовлетворение, потому что теперь сможет жить так, как ей хочется, и никто не сможет ей помешать.
— Но ведь королева не просто вдова, она правит страной вместо своего малолетнего сына. Мне кажется, что это ко многому обязывает.
— Только не ее! Всеобщее благо, жизнь французского королевства не интересуют ее ни в малейшей степени. Она никогда не любила французов, а короля — меньше, чем кого бы то ни было. Множество вещей будут вас теперь изумлять до крайности, но умоляю вас, ни во что не вмешивайтесь. Поймите, что речь может идти даже о вашей жизни! А теперь поддержите меня, и мы с вами вернемся обратно.
Их возвращение прошло незамеченным. Королева распорядилась достать ларцы с драгоценностями и теперь раздумывала, сколько жемчуга можно нашить на траурные наряды без ущерба для образа скорбной супруги. «Торжественный въезд», которого она ждала с такой радостью, был теперь отменен, но ее ожидали похороны супруга, потом коронация маленького короля и еще множество церемоний, на которых она должна была выглядеть царственно и величественно! Наконец-то она сможет вновь взяться за дело, которое считала главнейшим в своей жизни: восстановить тесные связи с испанским двором, скрепив их двумя браками, на которые ни за что на свете не соглашался Генрих!
И вдруг Лоренца увидела то, о чем и подумать не могла как о возможном: держа в руках шляпу, весело поблескивая глазами, с улыбкой на устах под закрученными вверх усами, в покоях королевы, не объявляя о себе, появился сеньор Кончини. Что-то пробормотав, он подмел перьями шляпы пол, сделал несколько почти танцевальных шагов, кокетливо выделывая разнообразные па стройными ногами, и в экстазе опустился перед королевой на колени.
— Bellissima! Bellissima! [23] — воскликнул он. — Кто не знает, что ослепительным блондинкам нужно одеваться только в чоурное. И носить на чоурном много-много драгоценностей!
— Льстец, — проворковала королева и протянула Кончини маленькую, необыкновенно белую, пухлую ручку, унизанную перстнями. Кончини жадно припал к ней.
Сцена выглядела необыкновенно комично, но Лоренца не могла не заметить, с какой мрачностью мадам де Гершевиль рассматривает рисунок на потолке. Беседа между королевой и Кончини была недолгой. Кончини перешел на итальянский, сделал несколько цветистых комплиментов и затем весьма твердым тоном напомнил, что сегодня день, когда собирается Совет, и королеве надлежит на нем присутствовать и подать свой голос. Ее Величество призналась, что совсем забыла о Совете и собралась отправиться туда немедленно, взяв с собой Кончини. Тот отказался, заявив, что пока ему нечего там делать. Королева настаивала, но Кончини убеждал ее в том, что еще слишком рано, не надо торопить ход событий, не надо ничего менять, хотя бы до тех пор, пока король еще не похоронен. А потом будет видно, кого стоит оставить, а с кем расстаться.
— Неужели оставим даже старого брюзгу де Сюлли?
— Его в первую очередь! Не забывайте, что у него ключи от сокровищницы! Когда ему нечего будет хранить, он и сам уйдет!
Получив необходимые наставления, Мария направилась к залу Совета, где ее уже дожидались Вильеруа, Жонен, Брюлар де Сийери, д'Эпернон и «брюзга» де Сюлли — словом те, кого в самом скором времени будут называть «старикашками» и одного за другим отправят в отставку. С королевой ушли мадам де Гершевиль и господин де Шатовье, почетный кавалер охраны, который присоединился к ним в прихожей. Кончини остался в королевских покоях.
Полюбезничав немного со стайкой фрейлин, до той поры словно бы замороженных, а теперь как будто проснувшихся, Кончини направился к Лоренце, сидевшей возле старой, наполовину глухой графини дю Со. Не желая, очевидно, чтобы все остальные поняли, о чем пойдет речь, он продолжал говорить по-итальянски:
— Какое несравненное удовольствие наконец-то увидеть вас, госпожа баронесса де Курси! Я уже так давно дожидаюсь этой минуты!
— Неужели? Не вижу для этого причины.
— Потому что вы едва со мной знакомы. Вернее, вовсе не знакомы! Иначе бы вы не сомневались, что видите в моем лице не только земляка, не только искреннего поклонника вашей красоты, но и друга.
— Друга?
— Конечно! Вспомните нашу первую встречу в коридоре на третьем этаже Лувра! У меня — увы! — не было иллюзий относительно чувств нашей дорогой государыни по отношению к вам, и я с глубочайшей печалью вынужден был наблюдать за крестным путем, которым вас вынудили пройти. Я был тем более удручен, что не в силах был вам помочь.
— Не вижу никаких оснований для того, чтобы вы помогали мне, — холодно ответила Лоренца. Этот человек с каждой минутой становился ей все более неприятным, к тому же густой и сладкий запах его духов вызывал у нее чуть ли не тошноту.
— Я назову вам причину: кроме того, что мы оба родились во Флоренции, царице всех городов, я еще почтительный обожатель всех прекрасных творений и живо чувствую боль, когда на них посягают.