— Спи лучше, Джек.
Он почти сразу последовал ее совету. Напряженные складки возле сжатых губ разгладились, дыхание стало глубже и ровнее.
Крепко стиснув руки на коленях, Бекки смотрела, как он спит. Она не заметила, сколько прошло времени, прежде чем миссис Дженнингс появилась в дверях с обедом. Только тогда Бекки огляделась и увидела, что в комнате совсем темно и очаг почти погас.
Она поела хлеба с сыром и копченой олениной, даже не ощутив вкуса. Выпила немного бренди, который предусмотрительно принесла миссис Дженнингс.
Когда Джек проснулся, она напоила его бульоном, не говоря ни слова сверх необходимости. Ему потребовался ночной горшок, и хотя она предлагала помощь, Джек попросил ее выйти. Она не стала спорить.
Эта процедура заняла у него очень много времени, но наконец Бекки услышала скрип кровати — это Джек сел на край. Только тогда она вошла.
— Тебе помочь улечься?
Он угрюмо покачал головой:
— Нет.
Было видно, что ему ужасно больно укладываться на постели. Он кое-как устроился, но хоть и отказался от ее помощи, Бекки все же взбила подушку и укрыла его одеялом. Он дрожал — от холода или от боли, она не знала. И не спрашивала.
— Доктор принес настойку опия.
— Мне не нужно. — Глаза у Джека словно остекленели, а лицо было белым. Он по-прежнему дрожал.
— Хорошо. — Бекки отошла, чтобы разжечь огонь в камине. Покончив с этим, она снова села рядом с постелью больного. Он нахмурился и сказал:
— Тебе надо лечь.
— Нет.
Она не стала ничего объяснять, да он и не просил ее об этом. Джек смотрел в потолок, а она смотрела на него. После долгого молчания он наконец сказал:
— Ко мне прибежала ее служанка.
— Чья служанка?
— Анны.
Бекки пожала плечами, не поняв, к чему он это говорит. Зачем теперь начинать разговор об Анне Терлинг?
Джек повернул к ней голову:
— Служанка Анны прибежала ко мне в тот вечер. Тот самый вечер… когда был убит Хардаун. Она знала… Знала, что я люблю Анну. Знала, что я друг ей.
Бекки молчала. В ней так отчаянно боролись разные переживания, что она просто не находила что сказать, что спросить. К чему он теперь тычет ей в лицо этой своей любовью к Анне Терлинг? Почему сейчас?
Джек прерывисто вздохнул:
— И эта служанка… она сказала, что маркиз побил Анну. Хардаун избил ее, а потом даже не дал позвать доктора, потому что боялся, что в свете о нем станут говорить как о негодяе, поднявшем руку на женщину. Она — служанка — сказала, что маркиз уехал в свой клуб, а Анна осталась дома в ужасном состоянии. Она умоляла меня помочь. И с этого момента меня уже ничто не могло остановить. Я вскочил на лошадь и помчался к дому Хардауна. Я и не подумал о том, чтобы позвать доктора. — Джек закрыл глаза. — Когда я приехал, она была… она была уже почти мертва. Словно ждала только меня, чтобы попрощаться. Действительно, успев лишь взглянуть на меня, она испустила дух. Кажется, он избил ее так, что сломал ребро и оно проткнуло ей легкое.
Бекки, зябко обхватив себя руками, молча смотрела на Джека во все глаза.
Боль, пронизывавшая их обоих, была почти осязаема. Бекки казалось, что ее окутывает плотный кокон боли. Она не могла пошевелиться, не могла даже отвести глаз от бледного как бумага лица раненого.
— Я взял отцовское ружье и отправился в тот самый клуб. Я дождался его на аллее. Наконец он вышел. Я бросился к нему, обвиняя в нападении на жену, в убийстве Анны. А когда он не стал даже отпираться, я выстрелил в него.
Джек снова открыл глаза. В их темной глубине была такая пустота, что, казалось, она высосала весь воздух из Бекки — та не могла вдохнуть, пока он говорил.
— Теперь ты все знаешь, — прошептал Джек. — Я убил его совершенно хладнокровно. Я убийца.
— И лжец к тому же. — Лед в ее голосе заставил саму Бекки поморщиться.
— Да. И лжец к тому же.
Она ничего не ответила. Тут нечего было говорить. Джек отличался от Уильяма тем, что признавал свои грехи. Уильям же до самого конца почитал себя жертвой.
— Никто не видел, как я его застрелил. Точнее, я так думал. Однако подозрения все-таки пали именно на меня, и я был арестован. Но потом обвинения сняли… Меня отпустили, когда одна проститутка выступила свидетельницей и сказала, что всю ночь я провел у нее. — Джек снова с дрожью перевел дух. — Это была… Это была моя подружка. На самом деле я не спал с ней, хотя все, ясное дело, считали меня этаким донжуаном, который посещает публичный дом и погряз в разврате, А я просто разговаривал с ней. Она слушала. Я рассказал ей всю мою историю с Анной, поведал, каким несчастным негодником я был, и она меня пожалела.
Джек снова перевел взгляд с Бекки на потолок.
— Однако в тот вечер кто-то последовал за мной к этому клубу и все увидел. То был мой старинный друг и друг детства Анны, сын викария. Его зовут Том Уортингем. Он неотступно следовал за мной с тех пор, как мы стали взрослыми и оторвались от своих семей. Он ревновал Анну, потому что сам был в Нее влюблен. На те двенадцать лет, что меня не было в Англии, Том, конечно, вынужден был отстать, но недавно он попал в беду. Ему нужна большая сумма денег. Как только я вернулся в страну, он потребовал от меня пятнадцать тысяч фунтов за двенадцать лет его молчания. Если я не добуду эти деньга, он представит властям неопровержимые доказательства, что именно я убил маркиза. У него хранится его собственное подписанное при свидетелях заявление, а также подписанное и заверенное свидетелями заявление от той самой женщины, проститутки, в котором она признается, что ранее дала ложные показания и что я не был у нее той ночью. — Джек скрипнул зубами. — Он пообещал ей за эту бумагу существенную сумму.
— Что ж, ты не получишь ни пятнадцати, ни двадцати пяти тысяч фунтов от меня, — тихо произнесла Бекки.
— А-а, — безразлично кивнул Джек, — выходит, ты видела это письмо.
— Я слышала, как его читал лорд Стрэтфорд.
— Ты была на улице?
— Да, была. Я увидела, как вы с лордом Стрэтфордом выходили из дома. Мне стало любопытно, и я пошла за вами. Я слышала, как он прочел записку, и еще… Еще я поняла, что это ты подстроил все так, чтобы нас прервали во время… когда мы были… в общем, в ту ночь. — Нижняя губа у нее задрожала, и Бекки отвернулась от него. — Ты соблазнил меня, зная, что нас поймают. Зная, что все будут ждать нашего брака. Как же ты мог? — Больше в ее голосе не осталось гнева — только растерянность и горечь.
— Я был не прав. Я тогда не знал, насколько это ужасно, но теперь понимаю. — Грудь Джека высоко поднялась и опустилась. — Ты права, Бекки. Я пожинаю то, что посеял. Я не смог бы забрать у тебя эти деньги, как не смог бы и причинить вред тебе лично. Но все равно я заплачу за то, что успел натворить. Том Уортингем представит властям свои доказательства, и меня повесят.