Наступила вязкая, гнетущая тишина. В камине треснуло полено; звук показался Оливии пугающе громким, словно ружейный выстрел. Выровняв дыхание, она приподнялась на подушках и посмотрела на графа.
— Почему? Почему, Эрит? — Это имя слетело с ее губ прежде, чем она успела себя одернуть.
Даже после всего случившегося граф мгновенно заметил эту обмолвку.
— Прежде вы никогда меня так не называли.
— Мне и сейчас не следовало.
— Боже, женщина, ты лежишь передо мной нагая. Зови меня Эритом. Или Джулианом, если тебе так больше нравится. Я вовсе не против. Я не жду, что любовница станет бить поклоны или приседать в реверансе, прежде чем меня обслужит.
— Скажите лучше, что вы не ждете от любовницы, что она вас обслужит, — язвительно возразила Оливия. — По крайней мере, все мои попытки вы отвергли. Ради Бога, почему бы вам просто не взять меня? Это ваше благородство граничит с безумием.
Граф упрямо вздернул подбородок.
— Между нами может возникнуть нечто большее.
— Нет, не может. Я женщина, которая делит с вами постель за деньги. А вы мужчина, купивший мои услуги.
— Прошлой ночью вы с восторгом ловили каждое мое слово.
Оливию вдруг охватила какая-то смутная тоска. Минувшей ночью на мгновение она забыла о холодной куртизанке с доступным телом, искусными руками и сладострастным ртом. На краткий миг ей показалось, что Эрит положил к ее ногам весь мир.
Опасная, очень опасная иллюзия.
Оливии захотелось бросить в ответ что-то резкое. Сказать, что минувшая ночь ничего для нее не значит. Но, вглядевшись в усталое, поникшее лицо Эрита, она сочла за лучшее промолчать. Сейчас граф выглядел как мужчина средних лет. Глубокие морщины обозначились у его глаз, залегли в уголках рта. Та искрящаяся энергия, что казалась Оливии неугасимой, иссякла.
Поддавшись внезапному порыву, Оливия погладила колючую, покрытую темной щетиной щеку Эрита. В этом безотчетном жесте было больше нежности, чем во всем, что произошло между ними за ту долгую изнурительную ночь.
— Мне жаль, что я не то, что вам нужно, — тихо произнесла она с искренней печалью в голосе, которая необычайно удивила бы ее еще два дня назад.
Хмурое лицо Эрита чуть просветлело, уголок рта дрогнул в улыбке. Граф закрыл глаза, прижавшись щекой к ладони Оливии.
— Я этого не говорил.
Как ни странно, Оливия улыбнулась в ответ. Ей не следовало прикасаться так к любовнику, но ощущение оказалось удивительно приятным. Она не стала отнимать руку.
— К чему отрицать очевидное.
Эрит открыл глаза, встретив ее взгляд.
— Черт бы вас побрал, что вы со мной творите? Никогда такого не испытывал. Когда мы вместе, я уже не понимаю, кто я такой на самом деле. А стоит мне расстаться с вами, я не в состоянии думать ни о чем другом. А мне есть, о чем подумать, можете мне поверить.
Оливия не сомневалась: граф говорил искренне. Это нелегкое признание (Эрит неохотно, с трудом цедил слова) было, наверное, самым откровенным комплиментом из всех, что ей когда-либо делали мужчины.
Она нахмурилась и отняла руку. Пальцы хранили тепло его щеки, ладонь слегка покалывало.
— Если вы овладеете мной, то, возможно, избавитесь от этого наваждения.
На лице Эрита мелькнула кривая усмешка, показавшаяся Оливии очаровательной, хотя ей чертовски не хотелось себе в этом признаваться. Граф пытался покорить ее, выбрав оружием страсть, и потерпел неудачу. Он мог бы выиграть сражение с помощью смеха: перед остроумием Оливия была беззащитна, как цыпленок перед голодной лисицей.
— Я еще не встречал женщины, которая так же настойчиво, как вы, вынуждала бы меня заняться с ней любовью, притом не получая от этого удовольствия. — Он перекатился на спину и сел на постели. Его голос упал до шепота. — Простите меня, Оливия.
— И вы меня простите, — отозвалась она, не скрывая горечи.
Эрит медленно наклонился. Несколько долгих мгновений Оливия лежала неподвижно, ожидая, что он коснется ее лица, груди или лона. Но, внезапно поняв, что Эрит хочет ее поцеловать, она резко отпрянула. Губы графа неловко прижались к ее щеке.
— Нет, — выдохнула она.
— О, Оливия, вы так испуганы. — Прежде чем подняться, Эрит легко коснулся губами ее дрожащих век. — Идемте, моя прекрасная госпожа. Нас ждет ужин.
Он протянул ей руку и улыбнулся. В этот миг сердце Оливии дрогнуло, словно бутон чудесного цветка раскрылся навстречу солнцу. Но потом пришло воспоминание о том, кто она и что совершила; цветок пожух и увял, рассыпавшись бурой пылью.
Когда на следующий день чуть свет Эрит ехал на Йорк-стрит, на губах его блуждала улыбка. Великолепный серый мерин резво скакал по вымощенной булыжником улице, звонкий цокот копыт подстегивал нетерпение всадника.
Как ни странно, граф пребывал в превосходном настроении, хотя прошедшая ночь завершилась для него еще более бесславно, чем предыдущая. Он испытал гнев и унижение, когда не смог обуздать свою страсть.
Но покидал он Оливию совсем с другим чувством. Ему все-таки удалось вызвать отклик в ее душе. Несмотря на горечь, сожаление и разочарование, у него появилась надежда.
Минувшей ночью он кое-что разглядел за роскошной раковиной, скрывавшей истинную Оливию Рейнз. Он увидел боль. Ранимость. И самое драгоценное — нежность. Мгновение, когда она коснулась его щеки, все еще звенело серебряным колокольчиком в его сердце.
Гордость требовала от него решительных действий: за холодной личиной куртизанки он искал женщину. И хотя Оливия пустила в ход все свои чары, чтобы заставить его отказаться от замысла, Эрит не собирался сдаваться.
Ни один любовник не смог доставить Оливии наслаждение. Он будет первым.
Эта блистательная награда с лихвой окупала любые старания.
Эрит намеревался провести с Оливией весь день и остаться на ночь. Его дочь перебирала приданое, готовясь к свадьбе, и вокруг нее суетились хлопотливые женщины; дома негде было шагу ступить.
Этой ночью Эрит надеялся одержать долгожданную победу. Оливия одарит его страстью, которой не удостоила ни одного другого мужчину.
Он знал, что в этой непостижимой женщине скрывается чувственность. Он ощущал это так же явственно, как улавливал в утреннем воздухе кисловатый запах угольной пыли и влажный дух реки. Эрит никогда не ошибался в женщинах, не обманывался он и в Оливии Рейнз. Она была воплощением желания. Было бы непростительно, более того, преступно, если бы она так и не открыла в себе страстность.
Приближаясь к дому Оливии, оставляя позади одну улицу за другой, Эрит все больше воодушевлялся. Его конь тихо ржал, выделывая курбеты, словно, как и хозяин, радовался ясному, солнечному утру.
Эрит успел проехаться галопом по Гайд-парку и направился на Йорк-стрит прямо оттуда. Он поднялся на удивление рано, хотя ночью почти не сомкнул глаз, засидевшись допоздна у Оливии. За разговором.