— Это означает «да».
Оливия бросила на него презрительный взгляд, хотя полные губы ее дрожали, сдерживая улыбку.
— Тебе нет нужды напрашиваться на комплименты.
— Я вымаливаю похвалу у тебя, Оливия. — Нагнувшись, Эрит подхватил с пола черный шелковый халат и набросил на плечи. Он нарочно оставил халат распахнутым, ему хотелось подразнить Оливию. Ведь ее нагота мучила его.
— Ну, хорошо, я нахожу твою внешность привлекательной. — Она говорила строго, точно аптекарь, отмеряющий целебный порошок в пузырек.
Эрит коротко хохотнул.
— Спасибо. — Он отважился протянуть руку к Оливии — даже этот невинный жест мог ее спугнуть.
Она посмотрела на его руку, потом перевела взгляд на лицо. В топазовых глазах ее застыла настороженность. Ей удалось подавить слезы, побороть приступ отчаяния, но Эрит знал: несмотря на колкий, язвительный тон, ее спокойствие хрупко, как раскаленное стекло.
— Посиди со мной, — тихо произнес он. В его голосе слышалось искреннее участие.
Нерешительно, словно не зная, остаться или сбежать, Оливия оперлась на его руку и осторожно присела на край кровати. Эрит никогда ни одну женщину не желал так сильно. Но не желание, а другое чувство заставляло его трепетать, восторженно замирая рядом с ней, будто он мальчишка, впервые познавший любовь. Это была надежда.
Эрит привлек Оливию к себе. К его удивлению и радости, она не сопротивлялась. Сонная, пахнущая телесными соками, она свернулась теплым клубком у него на коленях. Эрит с наслаждением вдохнул ее аромат.
Долго тянулось это странное, удивительно уютное молчание. Дождь за окном усилился, под мерный стук капель по телу Эрита разливалась приятная тяжесть, сладкая истома, которая наступает после бурных объятий. Как ни терзали его муки совести, тело его блаженствовало. Наконец он заговорил:
— Ты выглядела так, словно готова была меня убить, когда решила, что я угрожаю твоему птенчику. — Оливия свободно раскинулась у него на коленях, но Эрит знал, что она не спит.
— Этот птенчик выше меня ростом и вот-вот поступит в Оксфорд.
В голосе куртизанки было столько нежности, что Эрита кольнула ревность. Оливия улыбалась. Эту мягкую, полную любви улыбку он видел всего раз или два, и никогда она не предназначалась ему. Проклятие!
— Я чувствовал себя так же, когда впервые за много лет увидел Рому и Уильяма, Моей дочери восемнадцать, она выходит замуж в июне. Сыну девятнадцать, он учится в Оксфорде.
Их сыновья вскоре будут принадлежать к одному кругу. Возможно, даже подружатся. Эта мысль неожиданно встревожила Эрита. Два его мира оказались не так далеки друг от друга, как он воображал. Барьер между ними, представлявшийся ему непреодолимым, в действительности был хрупким, как рубиново-алая ваза венецианского стекла, стоявшая на комоде красного дерева.
— Расскажи мне, что случилось, когда ты носила Лео. Эрит скорее почувствовал, чем услышал ее вздох.
— Ты ведь не оставишь меня в покое, верно? Губы графа растянулись в улыбке.
— Нет.
— Я была совсем юной, а младенец крупный, и я едва не умерла. — Оливия говорила очень быстро. Казалось, слова причиняют ей нестерпимую боль. — С тех пор я не могу зачать. Но даже если бы могла, едва ли выносила бы плод. Если бы лорд Фарнсуорт не пригласил лучших докторов, меня бы не спасли. На свете не было бы ни меня, ни Лео.
Ее боль и бесстрашие поразили Эрита в самое сердце.
— Ох, Оливия, — прошептал он, крепче прижимая ее к груди.
— Для куртизанки бесплодие — настоящее благословение.
— Нет, — покачал головой Эрит.
— Нет, — печально согласилась Оливия, с тоской глядя ему в глаза. — Это удобно, но благословением это не назовешь.
Эрит попытался представить себе, во что превратилась жизнь Оливии, когда она произвела на свет Лео. Юной и неопытной, ей пришлось заботиться о младенце.
— Что случилось потом?
— Лорду Фарнсуорту не нужна была девочка-любовница, ставшая матерью. — В голосе Оливии послышалась затаенная ненависть.
— Вряд ли ты об этом сожалела.
— Я жалела, что потеряла единственный дом, который у меня был. Мне было больно расставаться с Перри и отдавать свое дитя.
Эрит крепче обнял Оливию; бессильное желание убить ее первого покровителя жгло его огнем. «Слишком поздно, будь все проклято!» — Фарнсуорт не выкинул тебя на улицу?
— Нет. Он продал меня одному из своих друзей, — произнесла она ровным, почти бесстрастным тоном.
Господи, как же она смогла это вынести? И превратиться в изумительную, прелестную женщину? Девочка, проданная как вещь безумным, помешанным на игре братом человеку, чье имя стало проклятием, клеймом порока. А затем, когда она надоела своему распутному покровителю, выброшенная, словно старая, изношенная туфля.
Эрит хотел заговорить, но ужас сдавил ему горло. Если в этом мире есть справедливость, негодяй Фарнсуорт должен гореть в геенне огненной.
— Силы небесные, какое варварство!
— Я выжила, — равнодушно отозвалась Оливия. Только теперь Эрит начал понимать, откуда в ней это внутреннее достоинство. Гордость — единственное, что помогало ей выстоять в жизни, ставшей для нее бесконечным кошмаром.
— Фарнсуорт не хотел Лео?
Оливия горько, презрительно рассмеялась.
— Слава Богу, нет. Фарнсуорт жестоко обращался со своими детьми и с любовниками. С Перри он обходился еще суровее, чем со мной. Думал, что истязания превратят мальчика в мужчину. Я отдала Лео своей кузине Мэри. У них с мужем не было детей, а Чарлз как раз получил новый приход на другом конце страны. Никто не должен был знать, что это не их ребенок.
— Включая самого Лео.
Оливия обхватила руками колени и качнулась назад, глаза ее на бледном лице казались огромными. В это мгновение Эрит увидел ее беззащитным ребенком, отданным во власть развратного старика, похитившего ее невинность. При мысли об этом к горлу его подступила тошнота.
— Он никогда не узнает. Мэри с Чарлзом любят его всей душой, они дали ему образование и воспитали чудесным юношей. Я очень им горжусь, хотя никогда не буду матерью, которой мог бы гордиться он.
— Ты недооцениваешь его. И себя, — искренне возразил Эрит. — Ты женщина, которую любой почел бы за честь назвать своей.
Оливия вздрогнула как от удара.
— Прекрати, — резко выкрикнула она. Эрит недоуменно нахмурился.
— Что прекратить?
— Это. — Оливия рубанула рукой воздух, словно желая избавиться от близости, медленно оплетавшей их, как шелковая паутина окутывает пойманную мушку. — Эти попытки… понять. Стать ближе.