— О нет, закончили, — отрезала куртизанка и, вздернув подбородок, метнула в его сторону убийственный взгляд.

— Только не в этой жизни. — И прежде чем Оливия успела возразить, Эрит повернулся и вышел стремительной походкой.

Громко хлопнула дверь. — Он ушел.

Глава 26

Эрит вернулся в дом на Йорк-стрит раньше, чем ожидалось, но позднее, чем следовало бы. Особняк выглядел как обычно. С бешено бьющимся сердцем, одолеваемый дурными предчувствиями, граф взбежал по лестнице на второй этаж и распахнул тяжелую дубовую дверь спальни. Комната была пуста.

Купленный Эритом алый шелковый капот, который Оливия любила надевать, лежал небрежно брошенный на кровати. На туалетном столике стояли баночки с притираниями, румянами и помадами. Эриту не потребовалось заглядывать в гардеробную: он не сомневался, что шкафы заполнены роскошными туалетами Оливии, на которые он потратил целое состояние.

Не сомневался он и в том, что Оливия его оставила. Она нередко грозилась уйти, и вот, наконец, ушла. Всему виной его необузданность. То, что Оливия оставила в доме вещи, ничего не значило. Она покинула его, обрекла на жизнь бесплодную, как пустыня.

Будь проклят его вспыльчивый, горячий нрав!

Эрита охватило сожаление, грудь пронзило ледяной иглой. Весь вечер он не переставал сокрушаться о том, что натворил, застав Рому в доме любовницы и потеряв голову от ярости. Он понимал, что нарушил хрупкое равновесие, поддерживавшее силы Оливии, оскорбил ее гордость, задел чувства. Этой отважной, удивительной женщине потребовалось огромное мужество, чтобы признаться в любви к нему. А его необдуманные слова сокрушили и уничтожили ее.

После всего; что он наговорил, стоит ли винить Оливию в том, что она бежала? Эрит проклинал себя за непростительную грубость и несдержанность. Ведь в душе он знал, что Оливия никогда не стала бы поощрять безрассудство Ромы и приглашать ее к себе.

Чувствуя мертвящую тяжесть на сердце, словно в груди его пожух и увял цветущий сад, граф медленно побрел в гостиную. Разумеется, он не нашел Оливию и там. Им овладела опустошенность, оцепенелость.

Тяжело переставляя ноги, Джулиан вернулся в спальню. В комнату, ставшую свидетельницей отчаянных страстей, мгновений наивысшего счастья и истинной близости. Небывалой, немыслимой любви.

Кровать, дверь, пол, стены — все напоминало об Оливии, трепетавшей от наслаждения в его объятиях.

После долгих пустых, безумных лет, проведенных с бесчисленными женщинами, несколько недель с Оливией перевернули его душу. Изменили его навсегда.

И вот она его оставила. Будь все проклято!

Эрит схватил с постели шелковый капот, словно тот мог рассказать, куда ушла Оливия. Алый шелк еще хранил ее обворожительный, пьянящий аромат. Рядом на покрывале лежало рубиновое ожерелье, сверкая и переливаясь в свете ламп.

В значении этого безмолвного послания невозможно было ошибиться.

Оливия не желала иметь с лордом Эритом ничего общего.

Унылое оцепенение Джулиана внезапно лопнуло как мыльный пузырь. Глухо застонав, он зарылся лицом в ворох скользкого красного шелка. Потом закрыл глаза и задышал глубоко и часто, пытаясь убедить себя, что Оливия к нему вернется.

Разомкнув веки, он увидел Лейтема. Тот стоял в дверях и смотрел на хозяина с неподобающей дворецкому жалостью. Эрит без тени смущения отнял от лица капот.

— Где она?

— Мадам не сказала, куда идет. Она покинула дом примерно через час после ухода вашей светлости.

В глазах Эрита вспыхнула надежда.

— Мисс Рейнз взяла свой экипаж?

Нужно расспросить кучера, когда тот вернется. Возможно, удастся выяснить, где она укрылась. Лейтем покачал головой:

— Нет, милорд. Мадам ушла пешком.

Пешком? Куда же она отправилась? Ответ, до смешного очевидный, пришел сам собой. Эрит догадался бы раньше, если бы не был так подавлен.

Бормоча про себя проклятия, он отшвырнул капот и стремительным шагом вышел из комнаты.

Грубо отстранив дворецкого лорда Монтджоя, Эрит вошел в освещенный свечами салон, где когда-то заключил бездушную сделку с Оливией. Тогда он был другим человеком. Ему хотелось думать, что и Оливия была другой.

Она призналась ему в любви. Пусть и, не желая того. И Эрит готов был поклясться, что ее слова не были ложью, хоть этим вечером Оливия и пыталась ранить его, уверяя в обратном. Если Оливия его любит, он наверняка сумеет вернуть ее. У него есть оружие, перед которым она бессильна.

Но прежде он должен найти ее, черт возьми.

Когда Эрит ворвался в гостиную, Монтджой изумленно поднял голову и медленно уронил руку, которой обнимал за плечи изящного юношу, сидевшего рядом. Граф, окинув быстрым взглядом комнату, тотчас заметил, что в узком кружке играющих в пикет молодых людей возле камина нет великолепной рыжеволосой сирены.

— Лорд Эрит? — растерянно произнес Монтджой. Поднявшись с кресла, он бросил на стол карты. — Чем обязан удовольствием видеть вас у себя?

— Где она? — нетерпеливо прорычал Эрит, не заботясь о том, что назавтра весь Лондон будет судачить о его безумных поисках исчезнувшей любовницы. Еще один скандал даст пищу для сплетен, и Роме будет, что подслушивать за закрытыми дверями.

— Она?

— Прекратите играть со мной, черт побери. Монтджой нахмурился.

— Оливия?

— Разумеется, Оливия. Я должен ее видеть.

Выйдя из-за карточного стола, Монтджой повернулся к друзьям:

— Я скоро вернусь. Фредди, не заглядывай ко мне в карты.

— Не стоит прерывать партию. — Кулаки Эрита конвульсивно сжимались и разжимались. Казалось, он готов вцепиться в горло элегантному дружку Оливии и вытрясти из него нужные сведения. — Просто скажите мне, где она.

— Милорд, мы не можем говорить здесь. — Оставив без внимания явные признаки угрозы, Монтджой жестом указал графу на тускло освещенный холл.

Оказавшись наедине с лордом, Эрит торопливо заговорил. Его душило отчаяние: если он не сумеет найти Оливию в самое ближайшее время, она ускользнет, скроется. У нее достаточно денег. Она может уехать куда угодно.

— Оливия наверху? Клянусь, я просто хочу поговорить с ней. Вы ведь знаете, я не причиню ей зла.

Монтджой затворил дверь в гостиную, но даже в блеклом свете лампы было заметно, что он встревожен.

— Конечно, не причините. Ведь вы ее любите. Эрит потрясенно застыл, в ужасе глядя на Перегрина, чувствуя себя до крайности уязвимым и презирая себя за это. Мертвенная бледность залила его лицо. Черт возьми, неужели Оливия пересказала Монтджою их глубоко личный, доверительный разговор?

— Святые угодники, так она рассказала вам?