Для Антуана единственным смыслом этих ритуальных пиршеств была возможность полюбоваться своей возлюбленной, которая стояла вместе с другими придворными дамами за стулом королевы. Но радость лицезрения пробуждала новые мечты, и он отправлялся мечтать в нарядный парк, надеясь, что, быть может, белокурая Элоди улучит минутку и появится чудесным видением среди деревьев...
Обширный постоялый двор, носящий название «Терновый венец», был, без всяких сомнений, самым любимым и людным местом в небольшом королевском городке. Славой своей он был обязан в первую очередь кухне, заправлял которой хозяин и повар Пьер Бонномэ, а во вторую очередь чистоте и уюту комнат, занималась которыми его тучная супруга Жюльена. Популярности постоялого двора немало способствовало и соседство с домом, где обычно расселялись иностранные послы в том случае, если им было позволено сопровождать государя в его загородную резиденцию. Мэтра Бонномэ приглашали обслуживать стол дипломатов и их окружения, а также тех государственных чиновников, которые следили за порядком в посольском доме.
В настоящее время дом уже довольно долго пустовал, потому что последний его обитатель, испанский посол дон Педро Толедский, предпочел вернуться в Париж после очередной схватки с королем. Король и испанский посол откровенно недолюбливали друг друга, и схватки между ними происходили чуть ли не ежедневно: посол надеялся договориться о браке между детьми испанского и французского королевских домов, а король такого брака не желал. Однако по отношению к испанскому двору Генрих вел себя дипломатично, зато с трудом скрывал отвращение к надутому и спесивому идальго. Так что в пустующем посольском доме все окна были темны, и не горело даже маленького свечного огарочка, а «Терновый венец» был залит светом и переполнен людьми.
Между тем — бог знает, почему, — некий молодой человек, сидящий за столом у окна харчевни, не сводил глаз с посольского дома, поедая потихоньку огромный омлет с гренками, за которым последовала еще и курица, обглоданная до последней косточки и сдобренная пинтой доброго кларета. Но какой бы долгой и обильной ни была трапеза молодого человека, его синие глаза неотрывно взирали на темный дом. Почему?
Да потому что Тома де Курси был страшно любопытен, и об этом знали все его знакомые, хотя любопытство его было обычное, житейское, а вовсе не маниакальное. Но в этот вечер им овладело странное предчувствие, внутренний голос подсказывал ему, что в посольском доме непременно что-то произойдет.
И он не ошибся! Когда Тома де Курси приступил к своему любимому сыру бри, перед воротами посольского дома остановилась карета, эскорт всадников и фура с багажом. Один из всадников соскочил с лошади и подергал цепь, привязанную к столбу, на ее звон тут же прибежал слуга с факелом, вызвав на лице Тома широкую довольную улыбку. Наконец-то флорентиец вернулся, а в карете — Тома готов был побиться об заклад — сидела та самая богатая наследница, за которой он ездил за Альпы.
Между тем слуге с факелом никак не удавалось отворить тяжелые ворота, потому что дул сильный ветер и швырял пламя ему в лицо. Он позвал на помощь кучера, но тот, утомленный долгим переездом, казалось, спал на ходу и не слышал его просьб. Один из всадников уже спешился, намереваясь прийти слуге на помощь, как вдруг отодвинулась кожаная штора кареты, в проеме показалось разгневанное женское лицо, и полился поток французских проклятий с явственным итальянским акцентом. Эта картина вызвала у Тома невольный вскрик ужаса, — до того уродливой показалась ему эта женщина, но ему стало еще хуже, когда он услышал, как посол призывает сеньору Даванцатти к терпению.
Быть такого не может! Неужели эта старая ведьма — сколько ей лет? Видно, немало! — станет женой Антуана? Разумеется, это не мать невесты и не какая-то ее родственница, потому что известно, что девица круглая сирота. Размышления Тома прервал звонкий смех одного из всадников, он невольно взглянул на него, но между широким плащом и шляпой с красным пером различил только красивые темные глаза и белоснежные зубы. Тяжеленные створки ворот наконец приоткрылись, и всадники с каретой въехали во двор. И опять на улице ни души, ночь — полноправная хозяйка.
Аппетит у Тома безнадежно испортился, но вино из кувшина он допил, расплатился по счету и отправился в обратный путь во дворец. Было уже поздно, и друга, который вообще-то собирался поужинать вместе с ним, уже нечего было ждать. Да Тома и не ждал его, зная, что Антуан ловит каждый миг, чтобы увидеть хоть издали царицу своих мечтаний, а она, будучи фрейлиной королевы, непременно должна присутствовать на ужине Их Величеств. Возможно даже, если королевский ужин закончился, влюбленному удалось увлечь Элоди ненадолго в парк на романтическую, но такую короткую прогулку, где он сможет прошептать ей несколько нежных признаний, а она выслушает их, опустив глаза и нервно поводя плечами, пробормотав в ответ два-три слова, смысл которых нескромное чужое ухо никогда не поймет. Тома был уверен, что не ошибается, потому что не слишком стеснялся, наблюдая за влюбленной парой. Причина для этих наблюдений была самая основательная: ему очень не нравилась юная Элоди с ее постной рожицей и видом недотроги. Это казалось верхом жеманства при дворе, где соленые словечки были расхожей монетой. Он не находил ничего хорошего в ее манере моргать ресницами и смотреть снизу вверх с такой красноречивой робостью, что эта робость могла быть только наигранной. Да, спору нет, она была хорошенькой: светлые кудряшки, голубые глазки, маленький алый ротик и лицо в форме сердечка... Но Тома никак не мог взять в толк, благодаря какой алхимии Антуан, который держал в своих объятиях самых восхитительных и соблазнительных женщин королевского двора, мог влюбиться — до полного слабоумия — в эту хрупкую финтифлюшку! Да еще неизвестно, на самом ли деле она такая хрупкая или только притворяется.
— Она ангел, — твердил де Сарранс всякий раз, когда де Курси отваживался затронуть эту тему. — Она не похожа на других девушек, они все кокетки, дерзки на язык и думают только об удовольствиях... Элоди обладает всеми добродетелями, необходимыми для супруги...
— Кроме самого основного. Ты с ней спал?
— Тома! Да как ты смеешь?
— Я не смею, я интересуюсь. Сколько ей лет?
— Думаю, что пошел шестнадцатый.
— В таком случае, есть еще надежда, что она подрастет.
— Подрастет? Тебе кажется важным ее рост?
— Еще бы! Ты видел себя в зеркале вместе с ней? Если ты женишься на Элоди, то и впрямь можешь говорить, что она твоя половина. Перед брачной ночью позаботься, чтобы ее соборовали, потому что, навалившись на ее тщедушное тельце, ты раскатаешь ее, как блинчик. А если она выживет после твоих разрушительных атак, тебе придется молить Бога, чтобы она рожала только девочек. Мальчишка, если ему придется расти в таком тесном животике, будет или карликом, или просто-напросто разорвет его.
Антуан не мог удержаться от смеха.
— Ты, как всегда, все преувеличиваешь! Из нас двоих на южанина больше похож именно ты! А ведь ты из северных краев.
Замки, где родились эти два молодых человека, и в самом деле находились в двух разных концах Франции. Один, Антуан, появился на свет в Беарне, где родился и Гектор, и король Генрих; другой, Тома, — в долине Уазы. Оба они выросли без матерей и встретились десять лет назад в привратницкой Лувра, где сидели, дожидаясь своих отцов и готовясь стать пажами, чтобы потом, достигнув нужного возраста, перейти в легкую кавалерию. Схожие по фигуре — оба высокие, широкоплечие, длинноногие, — они ничуть не походили друг на друга лицом: Тома крупными чертами и гривой рыжих волос напоминал льва, Антуан же острым костистым профилем был похож на помесь орла с волком. Разные у них были и характеры, но именно это и помогло им сдружиться настолько крепко, что молодые люди могли без опаски сказать друг другу абсолютно все, чем Тома и воспользовался.