А зима действительно была долгой — такой долгой, что память о прошлом лете, золотом и зеленом, уже успела стать смутной и нереальной — чем — то вроде яркого, но путанного сна. Помнилось только, что летом можно было свободно бродить от одного дома к другому, или даже от одной общины к другой, или уходить наверх, еще выше, на пустынные поляны, где паслись под присмотром молчаливых пастухов общинные овцы, а больше не было никого — разве что какой — нибудь скучающий подпасок окликнет тебя и остановится с тобой поболтать. Помнил я, одним словом, только то, что летом было здорово.
Я так ждал этого — нового — лета, оно так много обещало, что, когда оно наконец наступило, я вовсе не удивился тому, что все пошло наперекосяк, поскольку уже успел убедиться, какие странные превращения происходят с теми вещами и событиями, на которые возлагаешь особенно большие надежды.
Сборы и переезд на летнюю стоянку были долгие и хлопотные и занимали несколько дней, но меня они почти не коснулись — я хорошо запомнил совет Матвея пореже попадаться на глаза старшим, а они вели себя так, как будто меня и не существовало. По расчищенной тропе в горы потянулись повозка за повозкой, груженные общинным скарбом, вместе с ними отбывали и жители общины — те, кто покрепче, — чтобы наладить все на новом месте… собирались они с шуточками и песнями — видимо, рады были ускользнуть хоть на время от бдительного ока старших. Все мои сверстники тоже в конце концов перебрались наверх и я бродил по притихшему поселку, чувствуя странную легкость и опустошение…
Общинная зала была пуста — даже столы вывезли, молельный дом, казалось, тоже пустовал, но, когда я забрел туда, чтобы посмотреть, как солнце отбрасывает на вощенный пол цветные тени, проникая сквозь разноцветные стеклышки в окне — теперь таких уже не делают, — я услышал, как меня тихонько окликнули.
Внутри молельного дома, несмотря на бушующую полдневную жару, было сумрачно и прохладно, и я не сразу разглядел отца Лазаря, который сидел в полутьме бокового придела и рассматривал какую — то старинную книгу — только святые отцы и разбирают, что там написано. Видно, глаза у него привыкли к темноте, а впрочем, я слышал, что он, как и все посвященные, плохо переносит яркий свет — должно быть, он вызывает у них видения.
— Люк, — сказал священник, — Я рад, что ты пришел, мальчик мой. Подойди сюда.
Я подошел. В глубине души я уже ругал себя за то, что сюда сунулся. Мне не хотелось попадаться на глаза никому, а уж тем более, отцу Лазарю. Но деваться было некуда.
— Хочешь посмотреть? — спросил он.
Страницы желтели в сумерках, точно испуская слабое сияние — так, во всяком случае, мне показалось.
Я неловко сказал:
— Ведь я же в этом ничего не понимаю, святой отец…
— Ты можешь научиться читать, если хочешь, — мягко сказал он, — я могу обучить тебя. Это не так уж сложно.
Меня смутила эта его мягкость — на самом деле он был тверд, как гранитная скала, и мне опять показалось, что он ждет от меня чего — то — словно принимает за кого — то другого, что ли? Мне было не по себе — я чувствовал себя самозванцем.
— Если вы считаете нужным, святой отец…
Он, моргая, поглядел на меня — свет, проникающий сквозь разноцветные стекла, отражался у него в глазах, и они казались сложенными из множества ярких кусочков, как у насекомых.
— Ну, по крайней мере, ты можешь смотреть картинки, — сказал, наконец, он.
— Да, святой отец…
Я стоял перед ним и от того видел все верх ногами — там и вправду были картинки, вроде тех, что ребятишки помладше рисуют угольком на стенах — им — то за это здорово достается, — но только тут они были нарисованы всерьез — люди в каких — то странных одеждах на фоне незнакомых земель или странных предметов… здорово нарисованы — видно даже, какие у них выражения лиц — то веселое, то грозное…
— Помнишь, ты спрашивал про затонувший поселок? — сказал священник, — погляди…
Он осторожно переворачивал листы — тут только я понял, до чего она старая, эта книга. Края у страниц были неровные, точно изъеденные временем.
На одной из картинок и вправду было изображение строения — в точности такого, как то, что покоилось на дне под обрывом; даже на картинке было видно, какое оно высокое, это строение — фигурки людей рядом с ним казались совсем маленькими…
Он продолжал перелистывать книгу — картинку за картинкой. Я даже забыл, где нахожусь, и встал рядом со священником, чтобы получше их разглядеть… жаль, тут было темновато.
Наконец, он поднял на меня глаза и осторожно закрыл книгу. Я очнулся. Он, видно, ждал, что я что — то скажу, но я не знал, чего ему от меня надо, а потому молчал. В конце концов ему это надоело.
— Из того, что ты сейчас видел, — сказал он, — разве ничего тебе не показалось самым удивительным? Разве ты ни о чем не хочешь спросить?
— Не знаю, святой отец, — сказал я. — Должно быть… рисунки животных. И еще растений. Ведь это деревья, правда?… Но я таких никогда не видел.
Он хмыкнул.
— Погоди, я тебе найду…
Он опять раскрыл книгу — похоже, он искал какую — то определенную картинку и наконец, нашел.
— Как по твоему, что это за животные? — спросил он.
Я пригляделся.
— Не знаю… может быть… нет, не знаю.
— Это овцы. — сказал он.
— Но ведь, святой отец… ведь они совсем не похожи на наших. Это какие — то другие создания.
Он вновь закрыл книгу и поглядел на меня. Требовательно, внимательно.
— Если ты будешь думать над этим, — сказал он, — подумай о том, что изменилось все. Все, кроме человека. Потому что предназначение человека — славить Господа. И сохранять облик, данный ему Господом. Это высокая участь, мальчик мой. Это поручение. И те испытания, которые посылает нам Господь — это проверка на прочность. Настанет день, когда он вновь вернет нам утраченное могущество. И мы встанем по левую Его руку и по правую Его руку…
Голос у него изменился — похоже, он опять входил в свой транс и мне было неловко наблюдать за ним, словно я подсматривал за чем — то, не предназначенным для меня… Я тихонько повернулся и на цыпочках выбрался из молельного дома. Чтобы не казаться невежливым, я пробормотал, — прощайте, святой отец, — но он не ответил.
На площади я напоролся на Матвея, который раздраженно спросил меня, где это я шляюсь. Временами характер у него вконец портился — хорошо еще, что не слишком часто.
— Я был в молельном доме, — неохотно объяснил я.
— Похоже, ты все — таки поладил со святым отцом, а? — спросил он — Долго же ты там болтался.
— Он показывал мне старую книжку, Матвей, — сказал я, — и обещал научить разбирать, что там написано.
— Кажется, он и впрямь имеет на тебя виды, — задумчиво отозвался Матвей, — Ну и почему ты киснешь, скажи на милость? Если ты пойдешь к нему в обучение, никто тебя больше беспокоить не будет. Он никому не даст тебя в обиду.