– Скорее, пожалуй, мне кажется, что Он за что-то меня наказывает. Наверное, за то, что я живу здесь и хожу к мессе, как все, но тем не менее чувствую себя проклятой, ибо наделена непокорным сердцем.
– И много тут таких, как ты? Кто оказался здесь против собственной воли?
– Кто знает? Кто знает, что думают люди, что творится у них в душе, если они день за днем проводят в молчании и молитвах? Если они покорно исполняют волю Господа, если ходят, как полагается, к мессе, если поют псалмы, как им приказано свыше? Нам ведь не разрешается даже разговаривать друг с другом в течение дня; вслух мы можем разве что повторить данное нам приказание или же помолиться. Кто знает, что таится в мыслях у каждой из нас? Кто знает, о чем мы мечтаем, оставшись наедине с собой?
Она говорила так горячо и так разумно, что Лука в очередной раз убедился: этот монастырь действительно полон неразрешимых тайн. Он чувствовал, что больше не может задавать ей бессмысленные вопросы, и предпочел действовать: взял чистый листок бумаги и попросил:
– Пожалуйста, приложи к этому листку руки – сперва правую, а потом левую.
У нее был такой вид, словно ей очень не хочется этого делать, но все же она подчинилась его просьбе, и оба они с ужасом уставились на два аккуратных кровавых отпечатка треугольной формы, оставшиеся на бумаге; вокруг них были видны более бледные очертания ее перепачканных кровью ладоней.
– Брат Пьетро тоже должен увидеть твои руки, – решил Лука. – Тебе придется все же зайти в нашу рабочую комнату, чтобы он смог записать твои показания.
Он ожидал, что она станет возражать, но она лишь покорно склонила голову в знак согласия.
– Тогда завтра с утра первым делом приходи туда, где мы ведем допросы, – сказал Лука. – Сразу после хвалитн.
– Хорошо, – легко согласилась она и, открыв дверь комнаты, выскользнула на галерею.
– Как твое имя, сестра? – спросил Лука, бросившись следом за нею, но она уже исчезла. Только тут до него дошло, что ни в какую комнату для допросов она не придет и никаких свидетельских показаний давать не будет. А он даже имени ее не узнал!
* * *
После хвалитн Лука с нетерпением ждал ее, но она так и не пришла. Он так на себя разозлился, что даже не смог объяснить Фрейзе и Пьетро, почему никого не желает видеть, а просто сидит в отведенной ему комнате за столом, распахнув настежь дверь и разложив перед собой бумаги.
В итоге Лука сообщил, что ему необходимо проветрить мозги, и отправился на конюшню. Одна из служительниц-мирянок как раз убирала в стойлах, так что сразу же вывела Луке уже оседланного коня, и он уже в который раз удивился, что здесь даже самую тяжелую работу выполняют женщины. Он слишком долго прожил в мире, женщин вообще лишенном, и ему было странно видеть все это. Собственно, женщины в монастыре вели вполне самодостаточную жизнь, со всем справлялись сами, даже мессы сами служили, и мужчины здесь никогда не бывали, если не считать приходящего священника. Тем сильнее Луке казалось, что он оказался не в своей тарелке. Эти женщины жили тесным сообществом и так, словно мужчин вообще не существует на свете, словно Господь их и не создавал и не приказал им стать в мире хозяевами и повелителями. Да этим женщинам совершенно никто и не был нужен, а управляла ими молодая девушка. Все это полностью расходилось с тем, что Лука прежде знал и видел, и с тем, чему его учили в монастыре и потом. «Ничего удивительного, – думал он, – что здесь у меня все идет наперекосяк».
Поджидая, пока работница выведет к нему оседланного коня, Лука увидел, что к нему направляется Фрейзе на своей пегой, кое-как оседланной лошадке, и сердито ему крикнул:
– Я поеду один!
– Да пожалуйста! Я тоже поеду один, – миролюбиво ответил Фрейзе.
– Я не хочу, чтобы ты ехал со мной.
– А я с тобой и не поеду.
– В таком случае мы отправимся в разные стороны.
– Как скажешь.
Фрейзе неторопливо подтянул подпругу и выехал за ворота, с изысканной куртуазностью раскланявшись с престарелой привратницей, но она лишь мрачно на него посмотрела. Потом он остановился и дождался, когда Лука рысцой минует его.
– Я же сказал тебе, что хочу прогуляться в одиночестве!
– Именно поэтому я тебя и дожидался, – терпеливо объяснил Фрейзе. – Мне же нужно было понять, какое направление ты выберешь, чтобы уж наверняка поехать в противоположном. Хотя в лесу, конечно, могут встретиться и волки, и воры, и бандиты с большой дороги, и разбойники, так что я бы не возражал, если б ты составил мне компанию хотя бы в первый час или два.
– Ладно, заткнись и дай мне спокойно подумать, – нелюбезно буркнул Лука.
– Ни словечка, – тут же согласился Фрейзе, обращаясь при этом к своей лошадке, которая в ответ дернула коричневым ухом. – Буду нем, как могила.
Ему действительно удалось хранить молчание в течение нескольких часов, пока они ехали на север, быстро удаляясь от аббатства, от замка Лукретили и от той маленькой деревушки, что приютилась под его стенами. Они выбрали широкую ровную дорогу с примятой травой между колеями, и Лука пустил своего коня легким галопом, вряд ли замечая мелькавшие по сторонам редкие крестьянские домишки, пасшиеся в полях отары овец и ухоженные виноградники. Но к полудню, когда солнце начало припекать, Лука осадил коня и внезапно понял, что они уехали, пожалуй, слишком далеко от аббатства.
– Наверное, пора назад поворачивать, – сказал он.
– А ты не хочешь сперва немного подкрепиться? Глоток легкого пива, кусочек хлеба и ломтик ветчины? – попытался соблазнить его Фрейзе.
– Неужели ты все это с собой прихватил?
– Да, все припасы в седельной сумке. Я подумал, что прогулка может и затянуться и тогда нам, возможно, захочется выпить пивка и съесть по куску хлеба.
Лука невольно улыбнулся.
– Спасибо тебе, – сказал он. – И за то, что поесть с собой прихватил, и за то, что вместе со мной поехал.
Фрейзе кивнул, явно очень довольный собой, и свернул в сторону от дороги к небольшой тенистой рощице, где можно было укрыться от палящих лучей солнца. Спешившись, он просто перебросил поводья через седло, и его послушная пегая лошадка тут же опустила голову и принялась щипать жидкую траву под деревьями. Фрейзе расстелил на земле свой плащ, чтобы Лука мог сесть, и извлек из седельной сумки глиняный кувшин с легким пивом и два каравая хлеба. Мужчины молча и с явным наслаждением поели, а потом Фрейзе с самодовольной усмешкой вытащил из сумки наполовину полную бутылку чудесного красного вина.
– Вот это да! – искренне восхитился Лука.
– Между прочим, это самое лучше из здешних вин! – гордо сообщил Фрейзе, когда бутылка опустела, и вытряхнул себе в рот последнюю капельку.