Со стороны Второй Владимирской карниз вытянулся, почти соприкасаясь с карнизом другого дома – я так и представил себе мажоров, перелетающих с одного дома на другой, кружащихся в небе, как кружатся в солнечном луче снежные хлопья. Должно быть, обаяние этой никогда не существовавшей картины намертво поразило и их самих – иначе не держались бы так упорно за эти архитектурные излишества.
– Давай, Себастиан.
Он подобрался поближе к краю, заглянул вниз, отшатнулся…
– Ох, нет!
– Да не смотри ты туда! Прыгай.
– Сначала ты, – взвизгнул он.
– Черт с тобой. Ну, смотри!
Я разбежался, стараясь не топать слишком громко, и, оттолкнувшись от края, перемахнул на ту сторону. Карниз у меня под ногами прогнулся, но устоял, я упал на колени, зацепился за кабель телевизионной антенны, змеившийся по козырьку, выпрямился.
– Ну же, Себастиан! Если уж мы, обезьяны, можем, то уж вам-то…
– Ты не…
– Брось, это формальности. Прыгай!
С минуту он еще топтался на той стороне, потом решился, разбежался и, нелепо хлопая крыльями, перемахнул через расщелину. Нужно сказать, у него это получилось гораздо лучше, чем у меня.
Я подхватил его прежде, чем он успел поскользнуться на покатой крыше.
– Отлично!
Он дрожал всем телом.
– Я уж думал… Это все? Больше не надо?
– Надеюсь.
Чердачное окно было распахнуто. Я нырнул туда, высадил пожарным ломиком хлипкий замок на двери и оказался на верхней площадке.
– Пошли… только тихонько…
После приключений на крыше ему море было по колено – он так и рванул. Я еле поймал его за крыло.
– Спокойней, малый.
Он обернулся ко мне.
– А… Я правда хорошо управился?
– Правда, – серьезно сказал я.
Что ж его родитель так его застращал? Или просто равнодушен к нему, что, в общем, еще хуже. Чтобы малый из-за нескольких слов одобрения был готов шею себе свернуть!
Черный ход был открыт – наверняка они бросят людей и сюда, когда догадаются, каким путем мы ушли, но пока двор и прилегающий переулок были пусты. Мы выбрались беспрепятственно.
– Теперь куда? – покорно спросил он.
– Понятия не имею.
Мы пересекли пустующий сквер, миновали несколько длинных и темных одноэтажных зданий… Откуда-то слышался тоскливый, надсадный гул, рокот колес, лязг железа, ударяющегося о железо… Тут только я сообразил, что мы находимся где-то в тылах Центрального вокзала.
– Вот оно, Себастиан. Они подгоняют товарняки.
Они тянулись и тянулись мимо нас, по всем путям, черные слепые коробки, пока еще пустые… пока еще пустые.
– Лесь, – тихонько вздохнул Себастиан, – а… там что?
Низкие тучи, уходящие к Днепру, подсвечивались с изнанки багровым заревом. Горел Нижний Город.
– Аскольду нужны были беспорядки. Он их получил. Понятное дело. Один взрыв, а может, уже и не один, горстка провокаторов, да и люди уже не те, что раньше…
– Но почему именно Аскольд? Это не может быть… провокация? Его же тоже могли – как это? – подставить. В правящих кругах нет единодушия, а клан Палеологов всегда был…
– Кто бы стал его подставлять? Именно Аскольд добился того, что все Опекунские советы упразднили. А как только Комитет по делам Подопечных оказался в его руках, он и начал игру. А заодно показал вашим, на что способны люди. Теперь гранды так напуганы, что никто не станет протестовать, когда Аскольд приберет к рукам не только полицию, но и армию – да что там, уже прибрал.
– Но как же – люди? Ведь армия и полиция…
– В массе своей тоже люди, верно? Ну и что? Кому это когда помешало?
– Вот и Шевчук, – удрученно произнес он.
– А что – Шевчук? Ты думал, он герой? Борец за права человека? Может, так и было – поначалу. Но он так ненавидит вас, что в конце концов стал ненавидеть всех. Ненависть съела его изнутри.
Я машинально провел ладонью по лицу и только сейчас сообразил, что уже давно идет дождь. Слепые стенки вагонов отражали раз отраженное пламя, путевые огни были окружены ореолом мелких капель.
– Но ведь Аскольд всегда… я же знаю… всегда говорил, что он хочет сломать эту закосневшую систему. Что человечеству надо дать ход. Что существующие нормы несправедливы.
– Все это просто слова. Ему нужно было получить в свои руки власть. Как только он этого добился, не стало нужды притворяться. Хотя… может, ему еще придется какое-то время держать лицо перед грандами – корчить из себя спасителя, твердой рукой выводящего страну из кризиса… Увидишь, еще назовут потом Аскольдом Освободителем!
– Видишь ли, в чем дело, Лесь, – что-то было в его голосе, что заставило меня поднять голову и посмотреть ему в глаза, – мне трудно поверить в то, что ты говоришь… было трудно… потому что…
Вагоны грохотали все громче, точно полчища бронированных чудовищ, вынырнувших из глубин того невероятного прошлого, из которых когда-то, давным-давно, выбралась с опустошенного континента горстка грандов и пошла расселяться по материкам.
– Я ведь потомок Аскольда, – сказал Себастиан.
* * *
Я молча вытаращился на него. Потом сказал:
– Парень, это невозможно!
– Но это так и есть, Лесь, – терпеливо ответил он.
– Брось! Да будь ты потомок самого Аскольда – что, он тебя отпустил бы шляться вот так, без присмотра? В Нижний таскаться, к диссидентам этим…
– Ты просто не понимаешь… У нас потомок – прямой потомок, – мало что значит. Власть передается по боковым веткам. Ему до меня и дела-то никакого не было… Потом… За мной немножко присматривал Гарик. Он ведь тоже Палеолог. Только из младшей ветви.
– Он арестовал Гарика, – сказал я.
Себастиан уныло ответил:
– Я понял.
И, помолчав, добавил:
– У нас вообще не принято… говорить вне гнезда о своих родственных связях. Но я так им гордился.
О господи, так, значит, бедный Себастиан всерьез воспринял все эти разговоры Аскольда о равенстве и братстве… И готов был положить свой живот на алтарь дела, которое его дражайший родитель и в грош ни ставил!
Я неуверенно сказал:
– Ну, он, наверное, яркая фигура…
– Не надо, Лесь, – тихонько отозвался он.
Он вновь замолчал. Потом шепотом добавил:
– Выходит, все, что он говорил… один сплошной обман?
– Не совсем… другое дело, что, говоря это, он преследовал свои цели.
– А как же я?