«М-да… Дело плохо. Придется Чернышёву слать срочную депешу, чтобы немедленно отослал в Петербург этого олуха…» Владимир мило улыбнулся и отнял у Балабухи свою руку, которая уже весьма чувствительно болела от пожиманий гиганта.
– Ты завтра будешь у Розенов? – спросил Антон, улыбаясь счастливой и, на взгляд Владимира, совершенно глупой улыбкой. – Она обещалась там быть… Может быть, мне даже удастся поговорить с ней о… ну, ты сам понимаешь…
– Хорошо, – равнодушно сказал Владимир, – я приду.
Он отвернулся и глядел на стену до тех пор, пока Балабуха не скрылся за дверью. Все его мысли были сосредоточены совершенно на другом. Когда шаги артиллериста стихли в коридоре, Владимир вскочил с постели, достал копию донесения Жаровкина и стал ее перечитывать. Потом немного подумал, вытащил бумагу, перья, чернильницу и стал что-то записывать.
О том, как не превратить салон в салун. – Друзья и соперники. – Непредсказуемая Антуанетта. – Слова, которые стоят целого вечера.
– Ах, герр Гиацинтов! Как мы рады видеть вас!
Такими словами встретила на следующий вечер Владимира маленькая, приветливая, с блестящими глазками и румяными щечками госпожа Розен, державшая один из самых модных салонов в австрийской столице. Несомненно, что своим успехом вечера госпожи Розен были в значительной мере обязаны ей самой. Подобно опытному бармену, маленькая старушка в совершенстве владела чувством пропорций, и никто лучше ее не мог взболтать светский коктейль, смешав в нем пару иноземных князьев, дюжину разнокалиберных аристократов, полдюжины красавиц разного возраста, трех-четырех посольских работников, литератора, певицу и заезжую актрису. В последние недели Владимир сделался habitu´e [10] ее салона, в котором часто показывалась несравненная Антуанетта, приходившаяся старушке дальней родственницей; и даже сегодня, входя в пыльную гостиную с претензией на кокетство, он чувствовал еще некоторое волнение, словно ему оставалась хоть какая-то надежда.
Слушая болтовню госпожи Розен, он машинально оглядел гостей. Так, толстый флегматичный Сандерсон из английского посольства тоже здесь… и Добраницкий, глупец, уже примчался одним из первых, рассчитывая увидеть синеокую красавицу. Самой Антуанетты не было – она, как и все хорошенькие избалованные женщины, любила являться с большим опозданием, – зато была миловидная блондинка с вздернутым носиком и копной мелких локонов, которые поддерживала широкая шелковая лента. Прочие гости, не представлявшие для Владимира ровным счетом никакого интереса, вели вполголоса беседу, преимущественно по-французски, какую всегда, от времен сотворения Адама, ведут в светских гостиных. Это была причудливая смесь более или менее приличного злословия, последних политических новостей, сплетен и эпиграмм по адресу присутствующих и отсутствующих.
– Вы уже знакомы с мадемуазель Дютрон? – спросила госпожа Розен у Гиацинтова. – Нет? Это парижская актриса, и она, право, очень мила… Пойдемте, я представлю вас ей!
И Владимир позволил себя увлечь – тем более что мадемуазель Дютрон, как выяснилось, и была той самой миловидной особой с шелковой лентой в волосах. Так как она скучала, то появление Владимира пришлось как нельзя кстати, и вскоре они уже беседовали как добрые старые друзья.
Вечер продолжался своим чередом. Через некоторое время явился Балабуха, но к Гиацинтову подойти не осмелился и прочно обосновался в самом темном и неприступном углу, где никто не мог его потревожить. Взвинченность Владимира мало-помалу уступила место ледяному спокойствию, которое поражало его самого. Общество актрисы ему нравилось. Она не была ни криклива, ни вульгарна, ни глупа, как обычно принято думать о ее товарках по ремеслу. Кроме того, она была недурно образованна и не злоупотребляла анекдотами об изнанке сцены, к которым некоторые актеры питают такую склонность. Она была близко знакома с многими интересными людьми – писателями, музыкантами, художниками – и умела говорить о них увлекательно, причем в ее передаче эти люди не превращались в карикатуры на самих себя. Словом, Владимир, который заговорил с ней вначале для того только, чтобы убить время, очень быстро обнаружил, что ему с ней интересно. Он даже не заметил появления Антуанетты, которая появилась в платье цвета слоновой кости с множеством вставок из вышитого тюля. Все потянулись к ней здороваться, и Балабуха с Добраницким усердствовали, казалось, больше всех. Балабуха целых пять минут держал в своих лапищах ее ручку, а Август расшаркивался так старательно, что чуть не протер в паркете дыру. Фрау Розен, для которой их маневры отнюдь не представляли тайны, глядела на них с умилением.
– А как вам Вена? – спросил Владимир у мадемуазель Дютрон.
Та пожала плечами, раскрыла изящный веер, расписанный фигурками птиц, порхавших среди ярких цветов, и стала им обмахиваться.
– Une ville comme toutes les autres [11] , – сказала она.
Гиацинтов меж тем чувствовал на себе настойчивый посторонний взгляд, догадывался, кому этот взгляд принадлежит, но упорно не желал обернуться. Толстый Сандерсон подошел к нему с явным намерением втянуть его в скучную беседу о политике российского императора, но Владимир не имел охоты обсуждать с ним что бы то ни было. Он взял веер актрисы и, похвалив его, стал рассматривать нарисованных на нем птичек. Сандерсон помедлил и отошел.
– Право же, я не верю в дурной глаз, – внезапно промолвила актриса, поежившись, – но эта мадемуазель глядит на меня так, будто непременно хочет сглазить. Вы ее знаете?
Владимир с неудовольствием обернулся и увидел незабываемые глаза Антуанетты, которые перебегали с него на его спутницу и обратно. Он равнодушно кивнул девушке и отвернулся. Антуанетта вспыхнула.
– Что это, ваш друг даже не хочет подойти ко мне поздороваться? – с гневом спросила она у Балабухи.
Гигант покраснел и пробормотал нечто невнятное.
– О, вы знаете, наш Владимир – такой увлекающийся человек! – с жаром встрял Добраницкий. – Похоже, мадемуазель Дютрон совершенно его пленила.
Разговаривая с мадемуазель Дютрон, Владимир бросил взгляд через плечо. Антуанетта усиленно обмахивалась веером. Ему показалось, что на глазах ее готовы выступить злые слезы.
«Ну что, милая, работа не ладится, да? – насмешливо подумал он про себя. – Похоже, не видать тебе больше ни красивых шляпок, ни дорогих платьев!» Однако ему тотчас стало совестно своей жестокости. Почему-то он вспомнил рассказы Антуанетты о ее прабабушке, которая приносила несчастье всем, кто ее любил. Было похоже на то, что над этой семьей довлел фамильный рок.
«Ну, меня самого на эту удочку ты больше не поймаешь, – мелькнуло в голове у Владимира. – Хватит дураком быть, пора и поумнеть».
Он заметил, что Антуанетта, не слушая обращенные к ней слова Балабухи, поднялась с места с явным намерением подойти к нему, Гиацинтову. Тогда Владимир предложил руку мадемуазель Дютрон, и они вышли в соседнюю комнату, где в это время приглашенный госпожой Розен фокусник развернул целое маленькое представление. Оно вышло прелестным, и гости много аплодировали и много смеялись. После представления Антуанетта попыталась вторично подойти к Владимиру, но он увлек мадемуазель Дютрон на балкон, с которого открывался великолепный вид на Дунай.