Почти тотчас из верхнего репродуктора загремел голос:
– Отойдите от стекла. Оба отойдите от стекла и сядьте на место, иначе собеседование будет окончено.
Я покачал головой и чертыхнулся. Собрал фотографии вместе и вернулся на стул. Менендес тоже сел.
– Охранник! – окликнул я.
Я наблюдал за Менендесом и ждал. Никто не шел.
– Охранник! – крикнул я опять, уже громче.
Наконец дверь открылась, и на моей половине комнаты появился охранник.
– Вы закончили?
– Нет. Мне нужно, чтобы он посмотрел на эти фотографии. – Я показал пачку.
– Сделайте это через стекло. Ему не разрешается что-либо от вас получать.
– Но я их тут же заберу назад.
– Не важно. Вы не имеете права ничего ему давать.
– Но если вы не позволяете ему подходить к стеклу, как он их увидит?
– Меня это не касается.
Я махнул рукой, сдаваясь.
– Ладно, хорошо. Тогда могли бы вы побыть здесь с минуту?
– Зачем?
– Понаблюдать. Я собираюсь предъявить ему фотографии и если он кого-то опознает, хочу, чтобы вы это засвидетельствовали.
– Не впутывайте меня в ваше дерьмо.
Он пошел к двери и скрылся за ней.
– Проклятие! – сказал я.
Я перевел взгляд на Менендеса:
– Ладно. Тогда так, Хесус, я все равно тебе их покажу. Возможно, ты узнаешь кого-нибудь из них с того места, где сидишь.
Одну за другой я поднимал и останавливал фотографии примерно на расстоянии фута от стекла. Менендес подался вперед. Когда я держал первые пять, он смотрел на каждую, немного раздумывал, потом качал головой. Но на шестом снимке я увидел, как глаза его вспыхнули. Похоже, какая-то жизнь в них все-таки сохранилась.
– Вот этот, – сказал он. – Это он.
Я повернул фото к себе, чтобы убедиться. Да, им оказался Руле.
– Я помню, – настаивал Менендес. – Он самый и есть.
– Ты твердо уверен?
Менендес кивнул.
– Почему ты так уверен?
– Потому что я знаю. Пока сижу здесь, думаю про ту ночь все время.
Я кивнул.
– Кто он? – спросил Хесус.
– Пока не могу этого открыть. Просто имей в виду – я пытаюсь вытащить тебя отсюда.
– Что мне надо делать?
– То, что ты делал до сих пор. Сиди тихо, береги себя и постарайся остаться целым и невредимым.
– Да уж, и невредимым…
– Я все понимаю. Но как только у меня что-то появится, ты сразу об этом услышишь. Я хочу освободить тебя, Хесус, но это может занять некоторое время.
– Ведь ты мне велел сюда отправиться.
– В тот момент я полагал, что другого выбора нет.
– Почему ты даже не спросил меня: ты убивал ту девушку? Ты мой адвокат, но тебе было наплевать. Ты даже не слушал.
Я встал и громко позвал охранника. Потом ответил:
– Для того, чтобы на основе закона защищать тебя, мне не требуется ответ на этот вопрос. Если бы я спрашивал моих клиентов, виновны ли они в тех преступлениях, которые им вменяют, очень немногие сказали бы мне правду. А если бы и сказали, возможно, тогда бы я не смог защищать их в полную силу.
Охранник открыл дверь и посмотрел на меня.
– Готов идти, – сказал я.
Я взглянул на часы и прикинул, что если не попаду в пробку, то пожалуй, успею на пятичасовой авиарейс обратно до Бербанка. В крайнем случае на шестичасовой. Я бросил фотографии в портфель и закрыл его. Обернувшись, снова посмотрел сквозь стекло на Менендеса, который все так же сидел на своем стуле по ту сторону.
– Могу я просто прижать руку к стеклу? – спросил я охранника.
– Только скорее.
Я перегнулся через конторку и приложил к перегородке ладонь с растопыренными пальцами. Я ждал, пока Менендес сделает то же самое, ответив на тюремное рукопожатие.
Менендес встал, наклонился вперед и плюнул на стекло.
– Ты тогда даже не пожал мне руку, – сказал он. – Я не пожму твою.
Я кивнул. Мне показалось, что по его акценту я даже понял, откуда он родом.
Охранник, насмешливо фыркнув, велел мне пройти в дверь. Через десять минут я находился вне тюремных стен – хрустел подошвами по гравию парковки, направляясь к моему арендованному автомобилю.
Я проделал четыреста миль ради пяти минут, но именно эти минуты выпили все мои силы. Думаю, самая низкая точка на графике моей жизни и профессиональной карьеры наступила часом позже, когда автопоезд вез меня обратно в аэропорт, к терминалу «Юнайтед эйрлайнз». Поскольку мне не пришлось уже следить за дорогой и за тем, чтобы успеть в срок, я только и размышлял об этом уголовном деле. Вернее, о двух делах.
Я уперся локтями в колени, положив лицо на руки. Воплотился в реальность величайший страх моей жизни, причем происходило это уже в течение двух лет, только я этого не знал. Не знал вплоть до последнего времени. Передо мной предстала невиновность, а я не разглядел ее, не распознал. Я бросил ее в топку прожорливой судебной машины, как все остальное. Теперь невиновность стала холодной, безжизненной, мертвой, словно ее запрятали в крепости из камня и стали. И с этим грузом мне предстояло жить.
Сознание того, что, выйди мы на судебный процесс, Хесус скорее всего находился бы сейчас в камере смертников, мало радовало. Невозможно было утешиться тем, что мы избежали фатального исхода, так как теперь я знал доподлинно: Хесус Менендес невиновен. Настоящая редкость, почти чудо – невиновный человек, – явилась мне, а я ее не распознал. Я от него отвернулся.
– Не задался денек?
Я поднял голову. В вагоне напротив меня, но несколько наискосок, сидел человек. Остальные места пустовали. Выглядел он лет на десять старше меня, а редеющие на лбу волосы придавали ему умудренный вид. Вероятно, он даже являлся адвокатом, но меня это не интересовало.
– Все в порядке, – сказал я. – Просто устал.
И я выставил руку ладонью наружу – в знак того, что не хочу разговаривать. Обычно я езжу с наушниками (какими пользуется Эрл), вставив их в уши и протянув проводок в карман пиджака. Они ни с чем не соединяются, но это удерживает людей от разговоров. Сегодня утром я слишком спешил, чтобы про них вспомнить. Слишком спешил, чтобы дойти до такой вот опустошенности.
Мужчина понял намек и больше ничего не говорил. Я вернулся к своим мрачным мыслям о Менендесе. На практике итог заключался в том, что мой клиент виновен в убийстве, за которое другой мой клиент мотает пожизненный срок. Я остро нуждался в правильном решении, нужно было выработать какой-то план, раздобыть доказательства. Но в данный момент, сидя в поезде, я мог только думать о потухших глазах Хесуса Менендеса, потому что знал: я и есть тот самый человек, который погасил в них свет.