Он оглянулся на меня. Наверно, хотел убедиться, что я его не слышал. Глаза сощурены, лицо настороженное и покрасневшее то ли от злости, то ли от молодецкого задора, который распирает этих Волохов так некстати. После этого он сжал мое запястье еще крепче, хотя я уже и не думал вырываться. Его морщинистое лицо приняло то выражение, какое я видел однажды у моего покойного дедушки, когда бабушка врезала ему по голове эмалированным тазом и он упал с дивана: раздумчивое и одухотворенное. Честное слово, мне вдруг показалось, что контуры его лица изменились, оно начало как бы разрастаться, как лицо актера на крупном плане при медленном приближении!.. Нет, это мне кажется. Но откуда эта дурнота? Она подкатила внезапно, ноги и руки спеленало. Как будто мы с Макаркой выпили с утра не по полтора литра нашей хрестоматийной гадости, а, по меньшей мере, пять или шесть! Ох! Я хотел схватиться рукой за горло, но обе руки меня не слушались, а та, чье запястье сжимал проклятый старик…. Та горела, словно на нее надели накаленный докрасна браслет кандалов. Старик! Чертов колдун!.. Не пустил меня перелезть на горящую гондолу, от которой вот-вот воспламенится водород и нас разнесет на клочки, усеет ими всю Мифополосу… или как она там у них!.. Проклятый Волох, сволочь, варикозник! Перед глазами плавно, как свиток, развертывался перечень тех ругательств, которыми Волох и два его ненаглядных братца осыпали друг друга в тот вечер нашей первой встречи: «Издохни, подагрический козел!» — «Да чтоб навечно согнуло в дугу твою дряхлую… вр-р-р… трясущуюся спину! Да поразит тебя маразм! Издохни, грешный варикозник!» — «Гангррррена ты гнойная! Диспепсия дохлая!.. » Кажется, все эти проклятия обрели свою силу только сейчас и начали проявляться непосредственно на мне. У меня последовательно отказывали конечности, нижние и верхние, язык, в позвонки втыкали иглы, поясница разламывалась, а в желудке кто-то словно ворочал кочергой так, как шуровал бы уголь в печке. Волох!.. Гаппонк!.. Неужели они заодно?..
Нет той полудохлой глупости, которая не пришла бы мне в голову в мгновения, века этой жуткой слабости. Но зрение пока не полностью изменило мне, и потому я еще мог видеть, как гадкий старик оборачивается лицом к летящему Гаппонку, разящему молниями и вот-вот готовому угодить ими в корпус дирижабля, продырявить его и взорвать наполняющий его легковоспламеняющийся газ. Старик оборачивается, его ладонь раскрывается, пальцы дрожат, словно от перепоя, и вдруг начинают светиться!.. Старик становится выше ростом, он разрастается, с кончиков всех пяти пальцев стекает пламя, оно сливается в самом центре ладони, и вдруг оттуда бьет молния!.. Ослепительно-яркая, с радужными переливами в задрожавшем и поплывшем воздухе — а не синеватая, с нездоровым трупным оттенком, как у Гаппонка! Молния!.. Угораздило же нас попасть в компанию громовержцев и молниеметателей!
Открыв рты, смотрели на это импровизированное огненное шоу все его свидетели. Макарка выронил бутылку, у Нинки порозовели от восторга щечки. У находившегося на земле царя Урана Изотоповича с головы упал дурацкий старомодный шлем, свалился на землю и убил местного суслика.
Старик Волох оказался куда более удачливым и квалифицированным метателем молний, чем его оппонент, злобный маг Гаппонк. Первым огненным ударом он испепелил зубастую тварь, летевшую прямо на нас с плотоядной разинутой пастью. Вторая молния угодила в более крупную цель и не уничтожила ее полностью, а просто рассекла Боевого змееящера надвое, словно ударом огромной секиры. Третья молния даром нагрела воздух, а вот четвертая…
Да!!!
Четвертая молния попала во флагманского змееящера, на котором восседал плюющийся собственными молниями Гаппонк. Наверно, если бы чудище успело над этим поразмыслить, по зрелом размышлении это ему не понравилось бы. Но не было такой возможности — потому что метко направленный огненный клинок старика Волоха просто выжег ему мозги! Или иной наполнитель, входящий в содержимое этой мерзкой башки… Огромное тело змееящера перетряхнуло, и он стал заналиваться, а потом просто начал падать. В штопор он не вошел, потому что слишком широки были бессильно повисшие крылья. Так или иначе, но Гаппонк вынужден был переключиться с нанесения боевых ударов на проблему спасения собственной задницы и прочих атрибутов его магического достоинства…
Торжествующий рев разорвал установившуюся на время огненной дуэли тишину. Вопили солдаты, бесновался объединенный командный состав, висли на тросах черти, главный черт Тарас Бурда корчил вдогонку Гаппонку оскорбительные рожи, ведьма Комарилья визжала невесть откуда проклюнувшимся фальцетом, а ей вторила детективная парочка Чертова — Дюжина. Макарка немедленно выпил за упокой Гаппонка (не рано ли?) и протянул мне, но не было сил принять злополучную тару.
— Круто ты его, дед! — верещал Макарка Телятников, а племяшка Нина даже чмокнула Волоха в его морщинистую щеку. Не надо его целовать…
— Не надо его целовать, — повторил я вслух. Волох глянул на меня и, перехватив у Телятникова бутылку, сунул горлышко мне в рот:
— Выпей, это тебя подкрепит. Пей, пей!..
А я уж было считал деда убежденным сторонником антиалкогольной кампании…
Очнулся я не сразу. Мне кажется, что после нескольких глотков портвейна на душе у меня стало тихо и спокойно, и я то ли заснул, то ли провалился в безымянную пропасть без дна и покрышки… А пришел в себя от воплей Макарки и общего нездорового оживления. Опять, опять что-то случилось?
Оказалось, да. Случилось. Во-первых, уже был виден стольный город. Выглянув из гондолы, я сумел в этом убедиться. А во-вторых… Во-вторых, я взглянул на своего приятеля. Макарка по-обезьяньи тряс своими пухлыми руками над головой и пел, немного фальшивя, но в целом довольно сносно и, главное, впечатляюще так пел, почти ревел — на манер сами знаете кого:
— «И п-пытались постичь… мы, не знавшие войн!.. за воинственный клич принимавшие вой — тайну слова „пррррриказ“, назначенье гррраниц, смысл атаки и лязг боевых…. каллллеснитц!..»
Да, случилось. Что-то не припомню я за Телятниковым таких впечатляющих вольных партий без повода, и весомого повода, для оных. Неужели кончился наконец-то портвейн?.. Да нет, едва ли.
— Прохудилась покрышка этого долбаного пузыря, мать его! — сообщил он мне в коротком антракте между куплетами. — Теперь мы падаем, падаем!.. Гаппонк поджарил последнюю гондолу, а пламя от нее все-таки повредило корпус! Если бы гондолу отцепили минутой позже!.. Черт побери, что это было бы такое! Скорее всего, для нас все уже закончилось бы, и рвали бы мы цветочки уже на том свете вместе с лесником дядей Леней Ильичом!
— Падаем? — выдохнул я.
— «И зла-адея следам не давали а-астыть, и прррррекраснейших дам обещали любить!.. И друзей успокоив, и ближних любя, мы на роли героев… вводили— себя!»…
— Так, — сказал я. — Значит, падаем?
Падали. Чтобы замедлить падение, мы вынуждены были (вот он, парадокс воздухоплавания) увеличить скорость. При большем ходе дирижабль снижался не так стремительно. Под образовавшейся пробоиной уже хлопотали умельцы, но видимых улучшений не было. В связи с увеличением скорости мы довольно значительно оторвались от наземных частей: царь Иоанн Федорович с близкими и союзниками оставались где-то там, километрах в двух за нами.