– А что вы можете сказать о счете Клода в банке «Невада сейвингс энд лоун»? Какая сумма находилась на нем?
Вопрос был задан наудачу. Босх предположил, что деньги из Шерман-Оукс могли переводиться в Лас-Вегас на счет Эно. Элизабет Шейвон снова заколебалась. Колебания, однако, закончились, как только с улицы послышался еще один призывный вопль автомобильного клаксона.
– Там находилось около пятидесяти тысяч. Но и эти деньги в основном уже ушли. Уход за беспомощным человеком стоит недешево, не так ли?
– Я бы сказал, очень недешево, особенно учитывая то обстоятельство, что пенсию за Олив вы тоже получаете. – Он попытался вложить в эти слова максимум сарказма. – Хотя готов поспорить, что ваш личный счет за все эти годы не только не отощал, но даже значительно увеличился.
– Послушайте, мистер, я не в курсе, что вы там себе вообразили, но одно знаю точно: кроме меня, у Олив Эно на этом свете нет ни одной близкой души, и никто больше о ней не позаботится. А это чего-нибудь да стоит.
– Очень жаль, что сама Олив Эно не в состоянии сказать, чего в действительности стоят ваши заботы. Теперь позвольте задать вам еще один вопрос, после чего я отсюда уеду, и вы получите возможность вернуться к своим заботам, какими бы они ни были. Кто вы? Вы не сестра Олив Эно, это очевидно. В таком случае кто вы такая?
– Не ваше дело.
– Справедливо. Но это легко исправить. Я могу заняться этим делом всерьез.
Она напустила на лицо обиженное выражение, словно пытаясь продемонстрировать, как оскорбило ее лучшие чувства грубое вторжение Босха. Но достоинство одержало в ней верх, и обида словно по волшебству исчезла. Кем бы ни была эта Элизабет Шейвон, она определенно гордилась собой.
– Вы хотите знать, кто я? Ну так я вам скажу. Я – лучшая женщина, какая только у него была. Я находилась рядом с ним на протяжении многих лет. Да, он был женат на другой и носил на пальце обручальное кольцо, но его сердце принадлежало мне. Уже под конец жизни, когда они с женой совсем состарились, и понятие неверности потеряло для обоих всякий смысл, он отбросил притворство и привез меня в этот дом. Чтобы я жила с ними и заботилась о них. С того самого дня я только этим и занимаюсь, и вы не смеете говорить мне, что я не заслужила хотя бы небольшой награды.
Босх в ответ только кивнул. Хотя вся эта история представлялась ему довольно мерзкой, он испытывал к этой женщине своего рода уважение за то, что она рассказала ему правду. А в том, что ее рассказ был правдивым, он ни на секунду не усомнился.
– Когда вы познакомились?
– Вы сказали, что у вас ко мне только один вопрос...
– Повторяю: когда вы познакомились?
– Когда он поступил на работу во «Фламинго». Я тоже там работала. Дилером. А его, как я уже говорила, местная служба безопасности определила на роль «подсадной утки».
– Он когда-нибудь упоминал о Лос-Анджелесе? О своих делах, которыми там занимался? О каких-нибудь людях, с которыми был там знаком?
– Нет, никогда. Он говорил, что эта глава его жизни прочитана и закрыта.
Босх ткнул пальцем в лежавшие в коробке конверты с логотипом банка.
– Название «Маккэг, инк.» что-нибудь вам говорит?
– Ничего.
– А что вы можете сказать по поводу финансовых документов?
– Я никогда их не видела, пока мы с Олив не вскрыли банковскую ячейку. До этого я даже не знала, что у него есть счет в отделении банка «Невада сейвингс энд лоун». У Клода были-таки секреты. Даже от меня.
* * *
В аэропорту Босх расплатился с женщиной-таксистом и потащил к терминалу свою дорожную сумку и коробку из-под пива, нагруженную папками и конвертами с финансовыми документами. В одном из ларьков на втором этаже терминала он купил дешевую полотняную сумку, куда и переложил из коробки папки и прочие вещи, захваченные из кабинета Клода Эно. В результате груз приобрел более компактный вид, что позволяло Босху избежать дополнительной проверки при входе в сектор вылета. На боку сумки красовались зазывная надпись «Лас-Вегас – край солнца и радости!» и рисунок, изображавший дневное светило в окружении рулеток.
До начала посадки в самолет оставалось около получаса. Босх нашел свободный уголок вдалеке от выстроившихся в ряд игровых автоматов, издававших лязганье, звон и прочие громкие звуки, сел в кресло и начал просматривать находившиеся в полотняной сумке папки. Перво-наперво он взялся за документы, изъятые из дела об убийстве Марджери Лоув. Но ничего неожиданного для себя в этих бумагах не обнаружил.
Прочитав рапорт Маккитрика и Эно о допросе Джонни Фокса, он почувствовал скрытое раздражение, проступавшее между строк этого документа, составленного рукой Маккитрика. Последний, впрочем, в конце рапорта уже не очень-то и скрывал свое негативное отношение к сложившейся ситуации.
«Допрос подозреваемого Д. Фокса рассматривается нижеподписавшимися детективами как неплодотворный по причине вызывающего поведения господ А. Конклина и Г. Миттеля. Оба прокурора не позволяли „своему“ свидетелю давать на вопросы исчерпывающие и, по мнению нижеподписавшихся детективов, правдивые ответы. Вышеупомянутый Д. Фокс продолжает оставаться подозреваемым по этому делу, пока не будут получены свидетельства его алиби и результаты дактилоскопической экспертизы».
Все остальное в прочитанных Босхом документах не заслуживало внимания. По его мнению, они были изъяты из папки только потому, что в них упоминался Арно Конклин и говорилось, пусть и не впрямую, о его личной заинтересованности в этом деле.
Определенно Эно прикрывал Конклина. Босх спросил себя, зачем, и сразу вспомнил банковские документы, хранившиеся в ячейке депозитария. Это могло свидетельствовать о заключенной между Эно и Конклином сделке.
Босх достал конверты и, рассматривая проставленные на них почтовые штемпели, разложил письма в хронологическом порядке. Самое раннее поступление на счет «Маккэг, инк.» датировалось ноябрем 1962 года. Другими словами, первый перевод денег пришел через год после смерти Марджери Лоув и два месяца после смерти Джонни Фокса. Эно занимался расследованием дела Лоув, а потом, если верить Маккитрику, вел дело об убийстве Джонни Фокса.
Босх нутром чуял, что прав. Эно пошел на шантаж Конклина. А возможно, и Миттеля. Каким-то образом он узнал то, что не знал Маккитрик, – Конклин имел отношение к убийству Марджери Лоув. Возможно, он даже знал, что ее убил Конклин. Этого было вполне достаточно, чтобы заставить Конклина пожизненно платить ему тысячу долларов в месяц. Немного, конечно. Но Эно, судя по всему, не был жадным человеком. Кроме того, тысяча в месяц в начале шестидесятых, вероятно, превышала его легальный заработок. Но как бы то ни было, сумма для Босха значения не имела. Был важен сам факт выплат. Если бы Босху удалось протянуть ниточку от этих денег к Конклину, в его руках оказалось бы необходимое ему доказательство. Босх почувствовал охотничий азарт. При удачном стечении обстоятельств документы, оставшиеся после смерти коррумпированного копа, позволят ему вступить в открытую конфронтацию с Конклином.