– Чем могу служить?
– Информацией.
Маккалеб выложил на стойку фотографию с водительской лицензии Эдварда Ганна. Снимок три на пять из переданных Уинстон материалов. Барменша бросила взгляд на фото, потом снова посмотрела на Маккалеба:
– А что такое? Он же помер.
– Откуда ты знаешь?
Она пожала плечами:
– Не помню. Наверное, кто-то сказал. Ты коп?
Маккалеб кивнул и, понизив голос, чтобы музыка заглушила его, сказал:
– Вроде того.
Барменша, чтобы лучше расслышать, еще больше наклонилась над стойкой. Такая позиция открыла верх жилета, показывая небольшие, но упругие груди. На левой татуировка – сердце в колючей проволоке. Словно гнилое пятнышко на груше – не очень аппетитно. Маккалеб отвел взгляд.
– Эдвард Ганн. Он был завсегдатаем, верно?
– Да, частенько заходил.
Маккалеб кивнул. Ее слова подтверждали подсказку Босха.
– Ты работала на Новый год?
Девушка кивнула.
– Не знаешь, приходил ли он в ту ночь?
Она покачала головой:
– Не помню. На Новый год тут было не протолкнуться. Люди приходили и уходили.
Маккалеб кивнул на второго бармена – латиноамериканца, который тоже носил черный жилет без рубашки.
– А он? Как по-твоему, он вспомнит?
– Нет, потому как начат только на прошлой неделе. Я его дрессирую.
На лице девушки заиграла тонкая улыбка. Послышалось "Танцевать всю ночь", версия Рода Стюарта.
– Насколько хорошо ты знала Ганна?
Она коротко рассмеялась.
– Голубчик, в таком месте людям совсем не нравится болтать, кто они и чем занимаются. Насколько хорошо я его знала? Я его знала. Улавливаешь? Да, он заходил сюда. Но я понятия не имела, как его зовут, пока он не помер и люди не начали говорить о нем. Кто-то сказал, мол, Эдди Ганна ухлопали, а я говорю: "Что за Эдди Ганн?" Им пришлось описать его. Виски со льдом, вечно краска в волосах. Так я узнала, кто был Эдди Ганн.
Маккалеб кивнул. Он залез в карман куртки и вытащил сложенную газету. Бросил на барную стойку. Она наклонилась посмотреть, снова показав груди. Маккалеб решил, что она делает это нарочно.
– Это тот коп, ну, который на процессе, верно?
Маккалеб не ответил. Газета была сложена на фотографии Гарри Босха, напечатанной утром в "Лос-Анджелес таймс" в комментарии по процессу Стори. На снимке Босх стоял у дверей в зал суда. Он, наверное, даже не знал, что его снимают.
– Ты видела его здесь?
– Ага, заходит. А почему ты о нем спрашиваешь?
Маккалеб почувствовал, как возбуждение поднимается по затылку.
– Когда он заходит?
– Не знаю, время от времени. Я бы не назвала его завсегдатаем. Но он заходит. И надолго не задерживается. Одноразовый – глотнет чего-нибудь и уйдет. Он... – Она воздела палец и склонила голову набок, копаясь в досье. Потом резко опустила палец, словно делая зарубку. – Вспомнила. Бутылочное пиво. Каждый раз спрашивает "Энкор стим", потому что всегда забывает, что мы его не держим: слишком дорогое, нам такое не продать. Тогда он соглашается на что попроще. – И тут же, отвечая на незаданный вопрос, добавила: – "Роллинг рок".
Маккалеб кивнул.
– Был он здесь на Новый год?
Девушка покачала головой.
– Ответ тот же. Не помню. Слишком много народу, слишком много выпивки, слишком давно.
Маккалеб кивнул, взял газету со стойки и сунул в карман.
– У него какие-то неприятности, у этого копа?
Маккалеб покачал головой. Одна из женщин у бара постучала по стойке пустым стаканом.
– Эй, Миранда, у тебя тут клиенты!
Барменша оглянулась, высматривая напарника. Того не было: видимо, ушел в подсобку или в уборную.
– Мне надо работать.
Маккалеб смотрел, как она пошла к другому концу стойки и сделала две водки со льдом для проституток. Во время паузы в музыке он услышал, как одна из них советует барменше перестать болтать с копом. Когда Миранда направлялась обратно к Маккалебу, одна из проституток крикнула ей вслед:
– И перестань давать ему на халяву, иначе он никогда не уйдет.
Маккалеб сделал вид, что ничего не слышал. Миранда устало вздохнула, когда вернулась к нему.
– Не знаю, куда делся Хавьер. Я не могу стоять здесь с тобой и болтать всю ночь.
– Только последний вопрос. Ты помнишь, чтобы коп бывал здесь одновременно с Эдди Ганном?
Она на мгновение задумалась.
– Может, такое и случалось. Точно не скажу.
Маккалеб кивнул. Он был совершенно уверен, что выжал из нее все, что можно, и размышлял, следует ли оставить на стойке деньги. Еще будучи агентом, он терялся в таких ситуациях. Никогда не знал, когда это приемлемо, а когда оскорбительно.
– А можно теперь я тебя кое о чем спрошу? – поинтересовалась Миранда.
– Что?
– Тебе нравится то, что ты видишь?
Маккалеб сразу почувствовал, что начинает краснеть.
– Я имею в виду, ты ж достаточно нагляделся. Дай, думаю, спрошу.
Она оглянулась на проституток и подмигнула. Все три наслаждались смущением Маккалеба.
– Они миленькие, – сказал он и стал отходить от бара, оставив ей двадцатидолларовую купюру. – Уверен, многие возвращаются из-за них. Возможно, Эдди Ганн тоже.
Он направился к двери, и она крикнула вслед – словно удар в спину:
– Тогда, может, и ты как-нибудь вернешься и попробуешь их?
Выходя, он слышал, как проститутки радостно вопят и хлопают в ладоши.
* * *
Маккалеб сидел в "чероки" перед баром "У Ната" и старался избавиться от смущения. Он сосредоточился на информации, полученной от барменши. Завсегдатай Ганн мог быть – а мог и не быть – здесь в последнюю ночь жизни. Босх тоже мог быть – а мог и не быть – здесь в последнюю ночь жизни Ганна. Факт, что эта информация косвенным образом исходила от Босха, озадачивал. И снова непонятно, зачем Босху – если это он убил Ганна – наводить на такой важный след. Высокомерие? Уверенность, что его никогда не заподозрят и потому его имя не всплывет при расспросах в баре? Или же здесь возможна более глубокая психологическая мотивация? Многие преступники совершают ошибки, которые приводят к их аресту, потому что подсознательно не хотят, чтобы их преступления остались безнаказанными. Теория "большого колеса", подумал Маккалеб. Может, Босх подсознательно старался сделать так, чтобы колесо наехало и на него.