— Прямо сейчас? — жалобно спросил Льюис.
— Прямо сейчас, — безжалостно подтвердил Кемаль, — ты ведь знаешь, где он учится. И директор знает, что ты мой адвокат. Если понадобится, можешь позвонить мне, я все могу подтвердить.
— Черт с тобой, — пробормотал Питер, — конечно, мне придется лететь в Бостон. — Ладно, отосплюсь в самолете. Хотя там всего сорок пять минут полета.
Встречай нас утренним рейсом.
— Спасибо, Питер. Я буду дома, можешь звонить в любое время.
— Думаю, мне поверят, — пробормотал Питер и первым отключился.
«Теперь все в порядке», — подумал Кемаль. Питер сделал все, чтобы привезти Марка к нему в Канаду. Он обвел глазами комнату, из которой говорил.
Его большой двухэтажный дом, столь нетипичный для крупнейшего города Канады, был расположен недалеко от парка Давида Бальфура и внешне представлял собой типичное здание викторианской эпохи. Правда, внутри все было перестроено с учетом достижений современной техники. Повсюду установлена ультразвуковая сигнализация, работали камеры, фиксирующие любое движение в парке вокруг дома.
Внутри дом напичкан вычислительной техникой и уже прочно обживающими дома состоятельных канадцев компьютерами нового поколения. Спутниковая антенна расширяла возможности телевидения.
При желании он мог бы принимать и Москву. Но делать этого он, разумеется, не стал, лишь позволял себе ловить иногда каналы турецкого телевидения.
В этом доме он провел последние несколько лет. В этом доме у него была библиотека, уже не характерная для канадцев конца двадцатого века. Он покупал книги, часто выписывая их по каталогу. Лишь иногда позволял себе приобретать в магазинах любимых с детства Толстого и Чехова на английском языке. Он, прекрасно владевший английским, все-таки не находил обычного успокоения в Толстом и особенно — в Чехове. Переведенные на английский, они переставали так много значить, словно слились с общей американской культурой, став частью многочисленных комиксов и бестселлеров. Иногда по ночам он пытался переводить Толстого и Чехова на язык оригинала. Получалось не очень хорошо. Часто не хватало того единственного емкого слова, которое подбирали эти титаны мысли, стараясь выразить боль и тревогу, отчаяние и надежду, радость и сомнение. Но от самого процесса перевода он получал удовольствие, словно как-то приобщаясь к давно утраченному детству. После таких «упражнений» он обычно плохо спал. И часто снилась мама. Они рассталась тогда, в семьдесят четвертом, и он вот уже семнадцать лет был вдали от нее. От связных он знал, что она жива, здорова, получает пенсию и даже зарплату своего сына, уже полковника КГБ. И знает, что ее сын находится на очень сложной работе. Но семнадцать лет!.. Он не мог даже представить себе, какие изменения произошли в Советском Союзе за время его отсутствия. Тогда, в начале семидесятых, по улицам еще ездили старенькие «Победы» и новенькие «Волги» ГАЗ-21. Иногда встречались даже «двадцатьчетверки», но это было достаточно редко, только в Москве и столичных городах.
В этом доме, который он завтра должен был оставить, все было знакомо и близко. Даже его любимые картины. И ничего отсюда нельзя было взять в другую жизнь. Он не имел права увезти даже те мелкие безделушки, которые накапливаются в любой квартире по прошествии нескольких лет и которые становятся непременным атрибутом жизни любого человека.
Он поднялся по лестнице в свою спальню. Включил тихую музыку. Ему всегда нравилась классика: Вивальди, Шопен, Брамс. Вот и сейчас, слушая Шопена, он лег на кровать. В этом доме все было таким близким. Никогда больше не будет миллионера Кемаля Аслана. Впрочем, он об этом не очень жалел. Когда много денег, их тратишь, не раздумывая и не обращая внимания на суммы потраченного.
Теперь ему придется заново учиться жить на зарплату. Кемаль усмехнулся. Он уже забыл про советские деньги. Забыл даже, что он уже полковник. Сколько тогда получал полковник КГБ? Триста, четыреста долларов? Или пятьсот? Хотя нет.
Полковник получал в рублях. А доллар был равен, кажется, шестидесяти копейкам.
Кажется, сейчас в СССР ввели какой-то другой обменный курс. В десять раз выше официального. Теперь его зарплата будет равняться пятидесяти или шестидесяти долларам. Он даже засмеялся. Можно ли прожить в СССР на эти деньги? Наверное, раз ввели такой курс.
Но сама жизнь все равно круто изменится. Ему придется привыкать к новой, абсолютно новой для него жизни. И от того, как он сумеет прижиться уже в другой жизни, в других координатах отсчета, будет в конечном итоге зависеть и вся его дальнейшая жизнь. Он вспомнил, как умер полковник Конон Трофимович Молодой, широко известный на Западе как Гордон Лонсдейл. Его арестовали в январе шестьдесят первого, а уже в апреле шестьдесят четвертого обменяли на английского разведчика Винна, захваченного в ходе операции контрразведки КГБ по ликвидации предателя Пеньковского. Уже тогда этот человек был легендой. Его и полковника Рудольфа Абеля называли лучшими разведчиками-нелегалами советской разведки. Западные писатели и журналисты посвящали им множество книг и газетных публикаций, пытаясь постичь природу успешной деятельности офицеров КГБ.
Но оба офицера, вернувшиеся домой с Запада, и десятки сотрудников КГБ, ранее проработавших долгие годы в других странах, отвыкли от жизни в СССР, и им приходилось учиться буквально заново. Особенно беспомощным в этом плане были нелегалы, проработавшие многие годы за рубежом. Полковник Конон Молодой был одним из таких разведчиков. Он так и не сумел полностью адаптироваться к новым условиям, как некогда Ихтиандр, слишком долго находившийся в воде и почти разучившийся дышать, как человек. Конон Молодой умер в октябре семидесятого года, когда отправился вместе с женой и несколькими друзьями за грибами. Просто нагнулся и вдруг упал от разрыва сердца.
Юджин помнил эту внезапную смерть. И помнил другой случай, происшедший уже с супругами, прилетевшими из Латинской Америки. Советские разведчики были заброшены в Латинскую Америку после второй мировой войны и успешно продержались там полтора десятка лет, пока наконец Центр не решил, что пора отзывать своих офицеров домой. За это время у супругов родилось двое детей, которые даже не умели говорить по-русски. И лишь когда настало время возвращаться, родители решили рассказать все своим детям. Только когда поезд пересек границу СССР, отец, закрыв купе, рассказал своим сыновьям, кто их родители и чем занимались.
Сыновья, воспитанные уже совсем на другой культуре и на другом восприятии советских людей, и тем более советских разведчиков, не хотели и не могли понять, почему они должны поверить в подобные объяснения. Следствием разговора стал инфаркт у отца и нервный срыв у матери, дети которых наотрез отказывались поверить в невозможное.
Все это Юджин знал. И понимал, что Марк, маленький американский мальчик, выросший на техасском ранчо своего деда, отца Марты, никогда не примет правды о своем отце. Никогда не простит своего отца за подобное «предательство». И Юджин понимал, что единственно хорошее, что он сможет сделать для мальчика, это исчезнуть без следа. И понимание этого факта мучило его более всего остального.