Он познакомился со стайкой юношей, которые просто кипели от гнева. Они считали, что родина их предала, что заключение в лагерях — нарушение конституционных прав.
— Возможно, он станет юристом, — с надеждой предположил Питер, а Так улыбнулся.
— Надеюсь.
Ближе к полуночи Питер встал и потянулся — сидеть на деревянных ящиках было неудобно. Он прошел к конюшне попрощаться с Хироко, но, заглянув в дверь, увидел, что она спит на своем самодельном матрасе, завернувшись в одеяло.
Она выглядела так мирно, что Питер долго стоял, глядя на нее, прежде чем тихо повернулся и вышел к Таку.
— Завтра приеду после занятий, — пообещал он перед уходом. Он поступал так каждый день, а в выходные проводил с друзьями целые дни и вечера. Теперь у него не было другой жизни, больше ему нигде не хотелось бывать. Он даже ухитрился пронести мимо охранников кипу бумаг, и Так помог ему исправить учебные планы. Это было единственным занятием Така, и он с жаром предался ему. Пока Так работал, Питер мог больше времени проводить с Хироко.
Рэйко каждый день уходила в лазарет. Они провели в лагере уже две недели, с тех пор прибыло еще несколько тысяч переселенцев. Теперь в лагере собралось более восьми тысяч человек, искать уединенные места, прежде не замеченные другими, становилось все труднее — нельзя было даже посидеть спокойно, не слушая десятка разговоров со всех сторон.
Единственной отрадой Хироко и Питера был дальний конец бывшего ипподрома, поле, заросшее высокой травой, где никто их не видел. Каждый день они бывали там — чтобы прогуляться и побыть вдвоем. Немного побродив, они садились на траву у ограды и почти исчезали в ней. Они сидели, словно дети в своем укромном уголке, смеялись и болтали, забыв обо всем. Для них эти прогулки стали подобны игре.
Питера удивляло, что охрана их не замечает, как и все остальные, но он был рад такому послаблению правил. Они не делали ничего предосудительного, и все же было чудесно, что их никто не замечал в столь многолюдном месте.
Он ложился в траву, болтая с Хироко целыми часами, слушая, как кузнечики стрекочут среди полевых цветов. На краткие минуты, глядя в небо, они делали вид, что свободны, что все идет так, как было бы не случись войны.
— О чем вы замечтались, Питер-сан? — спросила однажды Хироко, когда они лежали рядом, глядя, как плывут по небу облака. Со времени прибытия в лагерь прошло ровно две недели, наступила середина мая, установилась чудесная погода. Небо приобрело оттенок веджвудского фарфора.
— О тебе, — беспечно отозвался он. — А ты, конечно, мечтаешь совсем не обо мне, дорогая? — поддразнил он засмеявшуюся Хироко.
— Иногда я вспоминаю Киото… места, где бывала в детстве. Когда-нибудь я покажу вам их.
Потом Питер задал вопрос, который до сих пор не осмеливался высказать вслух.
— Ты сможешь быть счастлива здесь — я имею в виду в этой стране?
Возможно, после таких испытаний для нее это окажется немыслимым. Но Хироко задумчиво кивнула. Она и прежде размышляла об этом. Ей хотелось вновь повидать родителей, но еще больше она мечтала быть рядом с Питером.
— Смогу, — осторожно произнесла она, — если мне позволят. Будет трудно жить здесь после войны, — добавила она, вспоминая колледж и тамошних студенток.
— Мы могли бы уехать на восток. В прошлом году меня приглашали работать в Гарвард, но мне не хотелось расставаться с Таком. — Улыбнувшись, он окинул Хироко взглядом — она лежала в траве на боку, словно присевшая на мгновение маленькая бабочка. — А теперь я радуюсь, что отказался.
— Наверное, так и должно быть, Питер, — серьезно отозвалась Хироко. — Может, судьба предназначила нас друг для друга. — Высказанные вслух, слова звучали глуповато, но Хироко верила им. Питер склонился и поцеловал ее, нежно коснулся лица ладонью, провел по шее, а потом сделал то, на что еще ни разу не решался и что считал непозволительным. Но их никто не видел, а Хироко лежала так близко, что он не смог вынести искушения. Теперь у них всего было так мало — мало надежды, мало времени, почти не было будущего, и ему не хотелось упускать то, что им осталось, — ни единого мига. Он медленно расстегнул платье Хироко — лавандовое, шелковое, с застежкой от ворота до подола, напоминающее кимоно. Он собирался расстегнуть всего несколько пуговиц, но пальцы не останавливались, Хироко придвинулась ближе, и вдруг Питер понял, что раздел ее. Под платьем оказалась комбинация персикового цвета, она заскользила под его ладонью и легко спустилась вниз.
Под теплым солнцем Хироко вдруг оказалась совершенно обнаженной, и Питер с изумлением понял, что она не остановила его. Это даже не пришло ей в голову. Питер целовал и ласкал ее, прижимая к себе, а когда почувствовал, что тонкие, проворные пальчики расстегивают рубашку, застонал и стиснул ее в объятиях. Он знал, что давно пора остановиться, хотел этого, обещал себе, но почему-то не мог, а Хироко не отталкивала его. Она хотела быть здесь, рядом с ним, хотела принадлежать ему — и немедленно. Она и без того принадлежала ему всем существом, сердцем и душой, и хотела отдаться ему полностью, прямо сейчас, под летним небом. Это был один из считанных моментов, отпущенных им, и ни один из них не мог решиться упустить такой случай.
Питер распустил ее длинные черные волосы, склонился над ней, и Хироко не издала ни звука, когда он вошел в нее, чувствуя, как его душа устремляется в небо, слитая с ее душой. Они парили в вышине часами, он впитывал ее губами, руками, всем телом, и она отвечала на его ласки. Казалось, прошла целая жизнь, прежде чем они пришли в себя, и Питер тихо вытянулся рядом с Хироко, не разжимая объятий, гадая, сошли ли они с ума или, напротив, остались единственными людьми в здравом рассудке на всей земле. Одно Питер знал наверняка — он безумно любит ее.
— Я так люблю тебя, — прошептал он, и где-то неподалеку защебетала птица, а Хироко улыбнулась ему в ответ. Она была уже не робкой девочкой, а женщиной. — Любимая моя! — выдохнул он и обнял ее как ребенка, с ужасом думая, как быть, если Хироко пожалеет о случившемся. Но в ее глазах не было и тени упрека — только блаженство.
— Теперь я ваша, — тихо произнесла она. Питеру даже не приходило в голову, что будет, если она забеременеет. Но они уже ничего не могли поделать. Питер знал, что Хироко девственница, но в момент их страстной любви даже не вспомнил об этом.
— Ты сердишься? — спросил он, тревожась за нее. Он был перепуган тем, что причинил ей боль. — Мне так жаль. — Но жалел он лишь о том, что мог напугать Хироко или заставить ее страдать. Его сердце ликовало.
— Нет, любимый. — Она умиротворенно улыбнулась и потянулась, чтобы поцеловать его. — Я так счастлива, что больше ни о чем не хочу думать, — просто сказала она. — Я знаю, в душе мы уже давно женаты.
Но Питер хотел сделать для нее нечто большее — особенно теперь, когда ему предстояло уехать, однако ничего не мог придумать. Лежа рядом, он медленно застегнул ее платье, а потом поделился с Хироко внезапно пришедшей в голову мыслью. Он хотел, чтобы Хироко кое о чем расспросила в лагере — наверняка здесь найдется тот, кто сумеет им помочь.