Единственной весточкой о нем была телеграмма от отца, переданная консулом сразу же после нападения на Перл-Харбор, — та самая, в которой отец велел Хироко остаться в Америке и продолжать учебу, а также упомянул, что Юдзи взяли на службу в военно-воздушные силы. Кроме этого, Хироко ничего не знала. Она сообщила имя и возраст брата, надеясь, что этим не навлечет на него беду. Она даже представить себе не могла, как такое возможно. Два народа воевали, и юноша, только что поступивший на службу в авиацию Японии, едва ли был достижим для американцев.
Ей задавали вопросы об отце: что он преподает в университете, высказывает ли радикальные идеи, связан ли с правительством. Отвечая, Хироко слабо улыбалась.
Ее отец — настоящий мечтатель, он увлекается новыми идеями, которые кажутся слишком смелыми даже его коллегам.
Однако он не принадлежит к радикалам и никак не связан с правительством. Хироко описала отца как мягкосердечного человека, обожающего историю — и древнюю, и современную. Это был предельно точный портрет.
Затем ее стали спрашивать о Такео — обо всем, что Хироко было известно о нем самом, его деятельности, связях, политических убеждениях, и Хироко уверяла, что, насколько ей известно, ее дядя — всего лишь преподаватель и очень порядочный человек. Он предан своей семье, Хироко никогда не слышала от него ни слова недовольства в адрес правительства США. Она подчеркнула, что Такео всегда хотел стать гражданином Америки и, по сути, чувствовал себя таковым.
Затем, после нескольких дней расспросов, следователи перешли к Питеру — как и предполагала Хироко. Единственное, чего она боялась, — что кто-нибудь мог подслушать или увидеть краткую церемонию, совершенную буддистским священником в Танфоране. Она знала, что даже символическая религиозная церемония, не признанная в штате, могла навлечь на Питера неприятности.
Хироко рассказала, что Питер — ее знакомый, что он был ассистентом Така, но о большем не заикалась, а ее не спрашивали. У нее пожелали узнать, получает ли она вести от Питера, — они наверняка знали об этом. Хироко сразу же призналась, что Питер писал ей, но что все его письма приходили с пометками цензуры. Она объяснила, что в последнем письме Питер сообщал, что покидает Форт-Дикс в штате Нью-Джерси и вместе с частью под командованием генерала Эйзенхауэра направляется в Англию. С тех пор от него не приходило никаких вестей, и Хироко даже не знала, жив ли он.
— Вы хотите вернуться в Японию? — спросили ее, записывая каждое слово. Хироко допрашивали два молодых офицера и не раз тихо переговаривались друг с другом. Хироко отвечала им честно, ничего не придумывая и не отвода глаз.
— Отец хочет, чтобы я осталась в Америке, — негромко ответила она, размышляя, что с ней будет — отошлют ли ее в Японию или просто расстреляют. Для нее важнее всего было не опозорить семью и не навредить Питеру неосторожным словом, и потому Хироко была очень внимательна.
— Почему он хочет, чтобы вы остались здесь? — вдруг С живым интересом спросил один из офицеров. В эту минуту он напоминал ищейку, напавшую на след.
— Он прислал телеграмму моему дяде, в которой сообщал, что так будет безопаснее. К тому же он хотел, чтобы я получила образование.
— Где вы учились? — Оба офицера не скрывали удивления, очевидно, считая, что Хироко служила где-нибудь горничной. Но к такому удивлению она уже привыкла.
— Я училась в колледже святого Эндрю, — ответила она, и один из офицеров записал ее слова.
— Но вы сами хотите вернуться? — Казалось, они отправят ее обратно в Японию, если она согласится, но Хироко была против. Всем японцам предлагали вернуться на родину, даже тем, кто ради этого соглашался поменять гражданство, хотя прежде никогда не бывал на родине. Комитет по военным переселениям, КВП, также предлагал работу на военных заводах востока, но большинство людей слишком боялись оказаться в неизвестных местах, работать на заводах, где их могли подвергнуть унижениям. Гораздо проще было остаться в лагерях, со знакомыми и родственниками.
— Я хочу остаться здесь, — тихо проговорила Хироко. — Я не хочу возвращаться в Японию, — твердо добавила она.
— Но почему? — настаивали оба офицера, еще не избавившись от подозрений, однако ловя себя на мысли о миловидности Хироко. Ее хрупкость и спокойствие глубоко тронули мужчин, хотя те старались не подавать виду.
— Я хотела бы помочь моим родственникам. — Кроме того, она хотела остаться в Штатах из-за Питера, но не упомянула о нем. Хироко призналась, что ей нравится Америка, и это была правда. Теперь она любила эту страну — по множеству причин, несмотря на переселение. И она никогда не забывала о том, что отец велел ей остаться здесь. Отца Хироко не могла ослушаться.
Офицеры вернулись к расспросам о Питере и пожелали узнать, почему он так часто бывал в Танфоране. Оказалось, что у них отмечен каждый его визит — во сколько приезжал Питер, как долго оставался в лагере. К счастью, они не знали, чем он занимался с Хироко, пока они были вместе. Служащие ФБР задавали ему множество вопросов — и в лагере, и в армии. По-видимому, в конце концов они удовлетворились ответами Питера, тем более что они совпадали с ответами Хироко.
— Он пытался закончить работу моего дяди, прежде чем уходить в армию. Ему требовалось внести много поправок в программы, завершить дела. Он был главой кафедры в Стэнфорде, а мой дядя возглавлял ее, пока… пока… — Офицеры поняли, что она имеет в виду, и кивнули. — Так что они были очень заняты.
— Навещал ли он вас?
Хироко не стала ничего отрицать, но и не распространялась.
— Да. Но вместе мы проводили совсем мало времени — у него и моего дяди было слишком много работы.
Кивнув, офицеры вновь вернулись к расспросам, и так продолжалось всю неделю. У Хироко пытались выяснить, какой стране она предана — США или Японии. Она сообщила, что не интересуется политикой, что ей очень жаль видеть, как воюют эти две страны. Перед ней не стояла трудная задача: она любила родину, любила своих родных, и, поскольку была женщиной, ей не приходилось делать выбор, чтобы служить в армии.
Она отвечала на все вопросы спокойно и негромко, давая простые, прямые ответы. Спустя неделю после начала допросов ей вновь выдали бирку, ее одежду и вручили чемодан. Хироко не представляла, куда ее везут, не знала, выдержала она испытание или потерпела поражение, что означают эти перемены — депортацию или казнь. Разумеется, о свободе не могло быть и речи. Ее просто переводили на следующий этап, увозили в другое место. Она коротко попрощалась с соседками по камере, пожелала им удачи и вышла, расставшись с ненавистной тюремной одеждой. Она была смертельно бледна, но уже не казалась такой тонкой, как месяц назад. Она провела в тюрьме целый месяц, и за это время ни разу не слышала ни об одном из родственников.
Ее вывели из здания вместе с десятком других женщин и большой группой мужчин. Хироко слышала, как кто-то назвал их «преданными». Съежившихся от мороза людей повели по длинной, узкой дороге к кучке ветхих бараков.