– О-кей, я подходить этот аппартмент. Я дать ваш прайс. Йес?
– Йес! – завопила я и побежала поить валокордином мою мамулю. Мне прямо не верилось, что вот этот дядечка будет жить в моем доме и ежемесячно за эту радость отваливать мне заветный штукарь.
Нам дали неделю. Прямо при просмотре роскошная девушка из «Инкорса» сунула мне под нос бумаги, тыкая в них наманикюренным пальчиком.
– Это – ваш ежемесячный доход. Одна тысяча долларов ежемесячно. Сумма фиксируется на весь период. Это вам понятно? – обращалась она ко мне, словно я скудоумная.
– Ага, – шмыгала я еще красным от мороза носом. – А какой период?
– Год. Если всех все будет устраивать, продлите его сами простым дополнительным соглашением. Понятно?
– Ага, – что такое простое дополнительное соглашение, я представляла смутно, а уж тем более, как мы сами его продлим с не говорящим по-русски Джонсом, я не понимала. Я не понимала даже, Джонс – фамилия это или имя?
– Вы должны через неделю передать квартиру мистеру Джонсу вместе с пустой мебелью, исключая тот список, что мы с вами согласовывали. Он приколот к договору. Понятно? – говорила она все более ласково и медленно.
– Ага, – снова пробубнила я. Про список я помню. В нем то, что мы могли увести с собой. Нам удалось отбить один маленький телевизор, два огромных дорогущих ковра (а перебьется по моим персидским коврам шаркать!) и бытовую технику. Кроме плиты и стиральной машины. Что было ужасно, потому что стирать руками я разучилась еще тогда, когда и уметь-то не должна была по малолетству.
– Прямо сейчас мистер Джонс передает Вам одну тысячу долларов под расписку, а вы ее отдаете мне пятьсот под приходно-кассовый ордер в качестве оплаты вашей новой квартиры. Ага?
– Понятно, – сказала я, и через неделю мы оказались в обшарпанной двушке на Студеном проезде в Медведково. Здесь плохо было все, кроме того, что до Матильдиной улицы Грекова было всего пять минут ходу. И до моей горе-работы тоже было близко, всего минут десять пешком. Но больше нас здесь не радовало ничего.
– Мам, тут тараканы, я их боюсь – первое правдивое слово произнесла Анютка, которая сидела на чужом, видавшем виды диване в «большой» комнате и прижимала к себе своего любимого плюшевого медведя.
– Тараканы – фигня. Тут в серванте целая гора презервативов. О, с клубничным запахом. Ой, нет, со вкусом, – веселилась Шурик.
– Какая гадость! Откуда это могло здесь появиться? – сморщилась маменька.
– Дремучая ты, бабуль. Такие хаты обычно для проституток снимают. А для них презики – это как орудие производства!
– Замолчите немедленно, – не выдержала я. – Нам здесь придется очень долго жить, так что первое, что мы сделаем, это проведем генеральную уборку этого сарая.
– Тогда нам нужно купить много «Комбата» от тараканов, «Фейри!» и чего-нибудь дезинфицирующего, – разумно перечислила Шурка.
– Нет! Экономия во всем – вот наш девиз. Мне к тем пятистам баксам, что получаются с квартиры, надо прибавить еще триста десять неведомо откуда берущихся других. И еще на что-то жить. Так что единственное, на что я согласна – хлорка отечественного производства, там более, она ОЧЕНЬ эффективна. И хозяйственное мыло.
– Ну да. От отечественной хлорки дохнет все. Включая нас.
– Мы – нормальные российские мутанты, выдержим все. Шурик, я тут видела недалеко хозяйственный магазин. Марш в него.
В общем, через неделю житья выяснилось, что бачок в туалете не работает, на кухне течет кран, а душевой шланг – чистой воды бутафория. Да, и на стенах ванной комнаты какая-то то ли плесень, то ли грибок. Из паркета выпадают части и, видимо, уже давно, так как в прихожей из-за этого сформировалась целая яма. Такой небольшой провал до самой стяжки. Апофеозом этого грязевого потока новостей стало сообщение соседей о том, что эта квартира в прошлом году горела.
– Да… Не так, чтоб сильно горела…До нас не достала, слава Богу, хотя мы и примыкаем. Но вот балкон сгорел весь. Да…
– Какой кошмар! – ужаснулась я.
– В горелых квартирах навсегда остается плохая аура. Я не могу здесь жить, – откуда маман откопала паранормальное слова «аура» – мне неизвестно.
– Будешь. Второго переезда в ближайший год я не переживу. И больше ни слова! – я была непреклонна. Мама посмотрела на меня внимательно и передумала падать с сердечным приступом.
– Да… А еще, помню, выгорела вся проводка и окна. Проводку-то заменили, а вот на нормальные окна денег то у Кондратьевны не было. Она-то с пятиэтажки подрала, какие были и сюды поставила. Да… – продолжал откровенничать сосед.
– Как это – подрала. А жильцы что, так прям и отдали?
– А жильцов у нас тогда уже выселили. Вона видишь, дом новенький. Его на месте тех пятиэтжек недавно построили. В общем, с них Кондратьевна окна-то и содрала. И ничего, стоять до сих пор. Уже почитай два года! – поразился он. А я наконец поняла, почему это окна со стороны балкона так странно досками оббиты по периметру. И почему в квартире такие жуткие сквозняки. Ах блин, ну и Кондратьевна. Ведь ни слова не сказала, гадюка, когда годовой контракт подписывала. В общем, попали мы конкретно. Пришлось вызывать подмогу и переконопачивать окна заново. Хоть и конец зимы, а до весенней оттепели мы могли и не дотянуть.
И, наконец, после умопомрачительного месяца проживания в нашей хатке настал день, когда я снова отправилась к Джонсу за деньгами. Джонс был мил и любезен, пустил в квартиру, вернее, только в прихожую, сунул конверт и готовую расписку. Я пересчитала зеленые купюры, чиркнула подпись и оказалась на лестнице. Обалдело я смотрела на захлопнувшуюся дверь собственной квартиры. Вдруг мне стало тяжело дышать. Я села на ступеньки и заревела, утираясь шарфом.
– Ну неужели я должна буду жить в той халупе целых пять лет! Я не смогу. – Господи, как хотелось, чтобы сейчас как в детстве из лифта вышел папа, подошел ко мне, взволнованно погладил бы меня по голове и сказал:
– Ну что же ты, детка, расстраиваешься? Я все решу, тебя завтра же поселят обратно. Пойди, купи себе пирожное.
Эх, мечты, мечты. Папа уже много лет как покоится в колумбарии Ваганьковского кладбища, престижном месте последнего упокоения. И мне пришлось утереться и отправиться восвояси, то есть на Студеный проезд, где меня уже ожидала Кондратьевна. Мы с нею немного полаялись из-за всех деталей жилищного суррогата, который мы превратили в дом за свой многострадальный счет. Она степень своей вины осознавать отказалась, но согласилась на компромисс. Пятьдесят долларов из пятисот остались в моем кармане в качестве разовой компенсации за потрясение, остальные четыреста пятьдесят перекочевали в ее карман навсегда и мы мирно распрощались до следующего месяца. Приближалось первое мая – конец моей вожделенной банковской отсрочки. И я решила не ждать и поехать оплатить задолженность прямо на следующий день, пока у меня не украли деньги или пока я их не пропила. Чего ждать-то когда на дворе пятнадцатое апреля. Все равно ведь не отвертишься.