По завершении ужина женщины во главе с леди Мейкпис покинули зал; сэр Чарльз отвел мужчин в соседнюю гостиную выпить портвейн, бренди и кофе.
Когда в гостиной гости стали разбиваться на группы, я в результате быстрых маневров оказался рядом с хозяином.
— А, вот и ты, мальчик, — сказал он. — Посиди тут со мной.
Что и требовалось.
В этой конкретной группе нас было одиннадцать человек, включая меня, и сэр Чарльз любезно представил меня всем им по очереди.
— Это, — сказал он, — молодой Освальд Корнелиус. Его отец был нашим человеком в Копенгагене. Освальд, познакомься с германским послом.
Я познакомился с германским послом. Потом я познакомился с итальянским послом, и с венгерским послом, и с русским послом, и с перуанским послом, и с мексиканским послом. Затем я познакомился с французским министром иностранных дел и с французским армейским генералом, а под конец с забавным желтокожим человечком из Японии, который был мне представлен просто как мистер Мицуоко. Все они умели говорить по-английски и, видимо, из уважения к хозяину выбрали этот язык языком вечера.
— Налейте себе портвейна, молодой человек, — сказал мне сэр Чарльз Мейкпис, — и передайте графин дальше. — (Я налил себе сколько-то портвейна и передал графин соседу слева.) — Это хорошая бутылка. Фонеска восемьдесят седьмого. Твой отец пишет, что ты получил стипендию в Тринити. Это правда?
— Да, сэр.
Момент мог настать в любую секунду. Главное — его не пропустить. Вцепиться в него буквально зубами.
— И чем же ты будешь заниматься? — спросил меня сэр Чарльз.
— Естественными науками, сэр, — ответил я и сразу бросился в атаку. — Верьте не верьте, — продолжил я чуть погромче, чтобы все меня слышали, — в одной из лабораторий ведется сейчас абсолютно потрясающая работа. Очень секретная. Вы просто не поверите, что они там открыли.
Десять голов чуть приподнялось, десять пар глаз оторвалось от бокалов с портвейном и от кофейных чашек и взглянули на меня со сдержанным интересом.
— Вот уж не знал, что ты уже подключился к работе, — сказал сэр Чарльз. — Я думал, тебе придется год подождать и потому-то ты здесь.
— Это так, — сказал я, — но мой будущий куратор предложил мне провести большую часть этого семестра, работая в лаборатории естественных наук. Это же мой любимый предмет, естественные науки.
— И что же, позволь мне тебя спросить, открыли они там такого секретного и замечательного?
В голосе сэра Чарльза чуть звучала насмешка, и кто бы его осудил.
— Понимаете, сэр, — пробормотал я, а затем вполне намеренно осекся.
На несколько секунд повисла тишина. Девять иностранцев и британский посол вежливо ждали, когда же я продолжу. Они смотрели на меня со сдержанной иронией. Этот молодой парень, было написано у них на лицах, имеет нахальство говорить такое при нас; но пусть себе болтает, это всяко лучше, чем обсуждать политику.
— Только не говори мне, что парня вроде тебя допустили до каких-то секретов, — улыбнулся сэр Чарльз своим терракотовым лицом.
— Но это же, сэр, не военные секреты, — возразил я. — Они ничем не помогут врагу. Эти секреты должны помочь всему человечеству.
— Так расскажи нам о них, — сказал сэр Чарльз, раскуривая огромную сигару. — Перед тобою тут избранные слушатели, и они с нетерпением ждут твоего рассказа.
— Я думаю, это величайший научный прорыв со времен Пастера, — сказал я. — Это открытие изменит мир.
Французский министр иностранных дел резко присвистнул, втянув воздух сквозь волосатые ноздри.
— У вас там, в Англии, появился новый Пастер? — спросил он. — Если так, мне хотелось бы про него послушать.
Это был такой скользкий, словно маслом намазанный, француз, этот самый министр иностранных дел, и острый как бритва. За такими нужен глаз да глаз.
— Если лицо мира должно измениться, — сказал сэр Чарльз, — то я несколько удивлен, что сведения об этом еще не попали на мой письменный стол.
Спокойнее, Освальд, спокойнее, сказал я себе. Ты едва начал, а уже берешь слишком круто.
— Простите, сэр, но дело в том, что результаты еще не напечатаны.
— Кем не напечатаны?
— Профессором Юсуповым, сэр.
Русский посол отставил портвейн и спросил:
— Юсупов? Значит, он русский?
— Да, сэр, он русский.
— Так почему же я никогда о нем не слышал?
Я не собирался выяснять отношения с этим черноглазым, темноволосым казаком, а потому промолчал.
— Так вперед, юноша, — подбодрил меня сэр Чарльз, — расскажите о величайшем научном прорыве нашего времени. Нельзя же мучить нас ожиданием.
Я сделал несколько глубоких вдохов и глоток портвейна. Это был критический момент. Боже, помоги мне использовать его, как надо.
— Многие годы, — начал я, — профессор Юсупов развивал теорию, что семена зрелого граната содержат некий ингредиент, имеющий омолаживающие свойства.
— В нашей стране, — гордо воскликнул итальянский посол, — растут миллионы гранатов.
— Успокойся, Эмилио, — осадил его сэр Чарльз, — пусть мальчик продолжит.
— Долгие двадцать семь лет, — продолжил я, — профессор Юсупов изучал зернышко граната. Он стал, можно сказать, одержим. Даже спал в лаборатории. Никогда никуда не ходил. Так никогда и не женился. Вся его лаборатория была забита гранатами и их семенами.
— Простите меня, пожалуйста, — сказал маленький японец, — но почему же именно гранат? Почему не виноград или черная смородина?
— Я не в силах, сэр, ответить на этот вопрос, — сказал я. — Думаю, это было вроде случайной прихоти.
— Как-то слишком уж много времени ушло на эту прихоть, — сказал сэр Чарльз. — Но ты продолжай, мальчик, мы не будем тебе мешать.
— В прошлом январе, — сказал я, — терпение профессора было наконец вознаграждено. Профессор предпринял следующий опыт. Он разрезал пополам семечко граната и изучил его внутренности под сильным микроскопом. И только теперь он заметил в самой середине семечка крошечную крупицу красной растительной ткани, которую прежде не замечал. С немалыми трудами он извлек эту крупицу, но она была явным образом слишком мала, чтобы найти какое-нибудь самостоятельное применение. Тогда профессор решил разрезать сотню семечек, чтобы получить сотню крошечных частичек. Здесь уже пригодилась и моя помощь — разрезать эти зернышки под микроскопом; уже одно это заняло целую неделю.
Я сделал еще глоток портвейна, мои слушатели терпеливо ждали.
— Так что теперь мы имели сотню красных частичек, но, даже положенные все вместе на предметное стекло, они не были заметны невооруженному глазу.
— И вы говорите, они были красные, эти крошечные штучки? — спросил венгерский посол.