Едва различимо доносился апельсиновый запах антисептика, из спикера слышались далекие обрывки какого-то профессионального разговора. Где-то поближе бормотал телевизор, но слышны были только низкие частоты, как из-за толстой стены. Я погружалась в приятную оглушенность, уютную, сонную. Раньше мне было холодно и больно, а сейчас — тепло и хорошо, и можно было спокойно уходить в сон без сновидений.
Но память щекотал отчетливый запах простыней, подоткнутых под подбородок, он извивался, шарил в мозгу, ища сознательную мысль. И наконец нашел.
— Блин! — рявкнула я от удара адреналина, села рывком, вытаращив глаза, и первобытный страх вытащил меня из наркотической дымки. Я была в больнице.
— Рейч?
Я в панике обернулась на стрекот крыльев, на лбу выступил бисеринами пот. Дженкс висел у меня прямо перед носом, на лице его была тревога и страх, да такой, что мне тоже стало страшно.
— Рейч, все хорошо, — сказал он, просыпая оранжевую пыльцу на мои подобранные к груди колени. — Все нормально. Посмотри на меня! Все хорошо.
Я уставилась на него, разинув рот, заставила себя дышать медленно. Да, все было нормально, и как только это до меня дошло, я закивала. Слипшиеся противные пряди упали мне на глаза, я их убрала трясущейся рукой. И даже это усилие меня истощило — я позволила себе упасть на слегка приподнятую подушку.
— Фух, — сказала я тихо. Дженкс сел мне на колено, укрытое одеялом. — А я уж думала, что я в больнице.
Дженкс прекратил вертеть крыльями, состроил озабоченную мину:
— Вообще-то так оно и есть.
— Нет. — Я нашла рычаги управления и подняла изголовье повыше. — Я думала, я опять… — ладно, ерунда, — прервала я себя, выдыхая, чтобы убрать остатки адреналина.
Я не могла ему сказать, что мне показалось: будто я в детском отделении, когда я не могла подойти включить телевизор, чтобы не задохнуться. Вот эта память и потрясла меня, выведя из забытья. Я поправила простыни, чтобы как можно больше скрыть уродливый халат в бело-синих ромбах. Блин, впервые за восемь лет приехал Робби, а я в больнице?
Дженкс перелетел к длинному прикроватному столику. Когда крылья перестали вращаться, красная дымка возле одного крыла превратилась в кусочек красного пластыря. Я что-то вроде вспомнила: «Скорая», у меня из руки торчит капельница. Помню даже, как фельдшер «Скорой» мне ее ставил. Что-то он ввел — а дальше провал. Случалось, что мне ставили капельницу, но обычно ограничиваются амулетом, если пациент — колдун. Кажется, мое состояние серьезней, чем я думала.
Мой взгляд упал на часы — на обычном месте на стене, где их всегда вешают. Полдень. По ощущениям я вряд ли была без сознания дольше одной ночи. С холодной мостовой в больницу. Была там, а теперь здесь.
На узком вращающемся столе плюшевый жираф, наверное, от мамы. Мягкие игрушки — это она любит. Рядом — миниатюрная роза, вырезанная из камня. От Биса, может быть? Я взяла жирафа в руки, потрогала мягкий плюш в некоторой грусти.
— Миа? — спросила я у Дженкса.
Он опустил крылья, они стали бледно-голубыми.
— Скрылась.
Я тоже нахмурилась ему в ответ:
— Римус?
— И он тоже. — Дженкс перелетел к решетке кровати, чуть проскальзывая. — Он отмахнул Айви обрезком трубы, иначе бы мы его взяли.
Я застыла в тревоге, но спокойствие Дженкса подсказало мне, что ничего страшного.
— Она злее бешеного тролля, — сказал он с мрачной физиономией, — но ничего страшного. Без переломов. Когда она сумела подняться, его уже не было. Она их проследила до ближайшей оживленной улицы, а там — пуф! Замкнули напрямую зажигание на чьей-то машине и сумели пройти блокпосты ФВБ. Эдден рвет и мечет.
И ребенок с ними, подумала я, опуская жирафа на землю. Блин-компот, они давным-давно могли смыться. Дай бог, чтобы Одри была права и баньши и правда никогда не покидали своего города. Иначе мы их никогда не найдем.
Дженкс закинул руку назад, поправляя кусочек пластыря на крыле, и я зарделась, вспомнив, как бросила его Эддену.
— Слушай, ты меня прости за крыло, — сказала я, и он посмотрел на меня — зелеными глазами из-под желтой копны волос. — Это же моя работа? — спросила я, указывая глазами. — Прости меня, пожалуйста.
— Да не, все нормально, — протянул он, вытаскивая руку из-за спины. — Зато у Маталины появилось занятие, кроме как орать на детей. Это случилось в машине у Эддена, когда за Римусом гнались.
Не знаю, поверила ли я ему.
— А ты как? — спросил Дженкс, сидя по-турецки рядом с кружкой воды, которая была больше его кошки. — Как себя чувствуешь? Аура у тебя… очень уж тонкая.
Я поднесла руку к лицу — жаль, что я своей ауры не вижу. Демонская метка мерзко выделялась на коже запястья, и я уронила руку на одеяло.
— Холли ее с меня содрала, — ответила я. — Высосала вместе с жизненной энергией. Потому-то я и потеряла сознание — наверное. Кто-нибудь смотрел ауру Гленна? С ним почти наверняка то же самое.
Дженкс кивнул:
— Сразу, как ты начала лепетать, что потеряла ауру. Он сейчас в сознании, я его видел. Аура у него драная, но крепнет. Этот чертов младенец еще даже говорить не умеет, а прирожденный убийца. Врачи удивляются, как она не убила тебя. И не могут понять, почему ты очнулась на три дня раньше Гленна. Они на тебя таращились, задавали друг другу всякие вопросы, рассматривали твой демонский шрам… — Он поджал губы, и меня проняло первобытным страхом. — Рэйчел, мне это не по душе.
— Мне тоже.
Чувствуя себя как жертва насилия, я чуть поддернула одеяла. Меня спасли метки демона? Придали моей ауре неприятный вкус? Я вспомнила ощущение плывущей через меня черноты, когда Холли сдирала с меня лоскутами ауру, будто высасывая из бутылки остатки молока и пуская счастливые пузыри. Мне не понравилось, что меня спасло нечто злое. И без того плохо иметь демонские шрамы, но быть еще благодарной, что они меня спасли, — это… это уже извращение.
Дженкс вдруг подлетел вверх — аж крылья взвыли — и с вымученной радостью сказал:
— К тебе посетитель. Слышу его шаги в коридоре.
Эдден? — подумала я, проверила, что укрыта целиком, и тут тихий стук в приоткрытую дверь сменился тихими шагами.
— Марш! — воскликнул Дженкс, оставляя за собой след солнечного луча, когда полетел к двери. — Как жизнь молодая? Рэйчел так рада тебя видеть!
Приподняв брови, я кинула на Дженкса долгий недоуменный взгляд. Это я рада его видеть?
Сев попрямее, я небрежно махнула рукой вошедшему высокому колдуну. Он был в распахнутом пальто, под ним — фланелевая рубашка, из-под воротника чуть выбивается черный завиток. Простой покрой отлично подчеркивал и ширину плеч, и тонкость талии там, где рубашка заправлена в джинсы. В каждой руке у него было по букету цветов, и остановился он передо мной несколько неуклюже.