— А моим сообщили?
— Пока нет. Я решил подождать, когда ты в себя придешь, чтобы сразу с хорошими новостями.
— Там же бабушка и Лидия Ивановна. Они с ума сойдут! — разволновалась Дашка.
— Тихо, тебе нельзя волноваться, — погладил ее по щеке Власов. — Ты же сама им звонила и сказала, что приедешь завтра вечером, чтобы они не ждали и не нервничали. Помнишь?
— А сейчас какой день?
— Сейчас как раз завтра вечер, — улыбнулся ей Власов. — Я бы тебе самой дал поговорить с ними, но здесь нельзя включать телефон. Я выйду отсюда и сразу позвоню твоей Кате и маме. И мы решим, как лучше сообщить твоим бабулькам.
— Власов, ты что тут, со мной, целые сутки?
— К тебе меня не пускали, я в гостинице ждал.
— Игорь Николаевич, — откуда-то сбоку сказала женщина, — больше нельзя.
Он кивнул, наклонился, поцеловал Дашку в щеку и в уголок губ.
— Все, Даш, мне пора. Я завтра утром приду.
— Не надо, Власов, — попросила она. — У тебя же там полная запарка! Я ж отсюда никуда не денусь, буду лежать и выздоравливать, а у тебя там дел полно!
— Я приду завтра, — сказал он тоном, не допускающим возражений.
Поцеловал ее еще раз и ушел.
А Дарья медленно погрузилась в то, из чего совсем недавно выбиралась, — в плотную непонятную темноту.
Она то приходила в себя ненадолго, то снова проваливалась в ощутимую темень, а когда по-настоящему пришла в осознанное состояние, первое, что увидела, — это сидевшего рядом с ее койкой Власова.
— Привет, — улыбнулся он и взял в ладони ее руки. — У меня целая куча хороших новостей.
— Ты так и не уехал.
— Я так и не уехал. Катя летит из Италии, она будет здесь у тебя завтра, Лиза осталась с твоей мамой. Бабушкам мы сказали, что произошла небольшая авария, у тебя сломана нога и тебе придется лежать в этой больнице. И совсем замечательная новость: у тебя никаких осложнений нет и ты быстро поправишься.
— Спасибо за семью и бодрый оптимизм, — поблагодарила Даша. — Как остальные?
— Тоже поправляются, — уверил он.
— Власов, я тебя прошу, езжай ты в свое Кукуево, тебе же там надо быть! — настаивала она.
— Дарья, я же тебе объяснял, что никуда ты теперь от меня не денешься!
— А я могу куда-то отсюда деться? — улыбнулась немного печально она.
— А кто тебя знает! — сделал попытку развеселить ее Власов. — Ты девушка шустрая! Можешь и сбежать.
— Вот те крест, начальник, с кровати ни-ни! — шуточно поклялась Дашка.
— Ну хорошо, вот завтра Катю встречу, устрою, приведу к тебе, тогда и уеду.
Когда Власов первый раз увидел Дашку на этой койке, думал, поубивает кого-нибудь, жаль, виноватого не найти!
Загипсованная правая нога, подвешенная на вытяжке, загипсованное правое плечо, распухшее лицо в синяках и мелких порезах, левая рука под капельницей, все в порезах мелких и глубоких.
Как она вообще выжила?!
Антон Иванович строго-настрого предупредил, что ей нельзя говорить о погибших и вообще стараться не напоминать о самой аварии, да никто и не собирался. Он быстро справился с потрясением и кровожадными инстинктами, только сердце ныло от боли за нее.
Она жива. Все. Точка.
Но и на следующий день, утром, хоть и знал, что увидит, он испытал тот же минутный шок, царапающий сердце и разум болью.
За два дня они с мужиками справились со всеми скорбными делами, посидели вечером, выпили печальную, а рано утром они уехали, собираясь и в Москве помочь Татьяне Анатольевне. А через три часа он встретил Катю на железнодорожном вокзале.
Игорь увидел ее в первый раз, но узнал сразу. Не явно, но чем-то неуловимым они были с Дашкой похожи. Она первым делом попросила разместить ее как можно ближе к больнице.
— Не хочу к ней такая идти, — объяснила она. — Я уставшая как черт, грязная. В Италии жара, в Москве жара, домой заскочила вещи Дашкины взять, бабулек успокоить — и на поезд, а там еще хуже — грязь, жарища.
Ближайшая гостиница, которую они нашли, оказалась далеко не лучшей, «беззвездной», как назвала ее Катерина. Власов настаивал, чтобы она поселилась в другой, Катя отмахнулась:
— Какая разница! Я все равно буду сюда только спать и мыться приходить. Главное — тут пешком пять минут.
Власов представил Катю Антону Ивановичу, остальному медперсоналу, и они пошли в палату к Дашке. Он знал, какой шок испытает Катя, увидев сестру, но она, молодец, быстро справилась, да и он помог, попросил ее выйти ненадолго. Придвинул стул к самой койке, наклонился совсем близко к Дашке:
— Я уеду сейчас. Приеду на следующей неделе. Денька через три тебя переведут в другую палату. Там можно пользоваться телефоном, я его Кате отдам, в нем твоя симка. Буду звонить тебе часто.
— Тебе же некогда болтать, Власов, зачем часто звонить? — Она смотрела на него внимательно синими глазищами, казавшимися на исхудалом, побитом лице огромными.
— Я не буду болтать, буду слушать твой голос, — пояснил он. — Сейчас я тебя поцелую и уйду, а ты мне пообещаешь хорошо себя вести и выполнять все назначения врачей.
— Зуб на выброс! — поклялась Дашка.
— Мне кажется, что с тебя более чем достаточно травм, оставим зубы на месте, — усмехнулся Власов.
И медленно, очень осторожно поцеловал ее в губы, продлив немного поцелуй.
Для Дашки потянулись долгие часы преодоления. Первые несколько суток ее держали на серьезных обезболивающих, поэтому она почти не чувствовала ни боли, ни тела — засыпала, просыпалась, снова засыпала. Катюха находилась рядом постоянно, ухаживала, старалась шутить, как можно больше отвлекать.
— Дашка, давай, что ли, в города поиграем? — бодро предлагала сестра.
— Улан-Удэ, — сразу высказалась Дарья.
— Почему Улан-Удэ? — рассмеялась Катька.
— Там сейчас хорошо, холодно и просто чтобы ты отстала.
— Ну надо же чем-то занять твои мозги! — тормошила ее сестра.
— Почитай вслух политэкономию, я засну сразу же, — выдвигала вариант занятости мозгов Дарья.
Ей было нестерпимо жарко, она плавилась под гипсом, в простынях кроватных, и, хоть боли сильной не чувствовала, все тело ныло и стонало. Ей было тошно, немного страшно, и она вредничала.
Через три дня Дарью перевели из палаты интенсивной терапии в реабилитационную палату, в которой лежали еще две женщины. Власов по телефону настаивал на одиночной палате, но она отказалась: зачем, так веселее будет.
Даше назначили другой режим обезболивания. И вот тут-то пришла и закрепилась надолго дикая боль, такая, что порой темнело в глазах и зубы скрипели. Она терпела, старалась бороться, не замечать и все порывалась двигаться, переворачиваться, ну хоть садиться для начала.