«Сотрудники, жители и гости Черепашьего острова. Я, Юстас Конвей, очень недоволен. Моя подруга Пейшенс провела на острове пять дней, и за это время к ней не раз подходили многие из вас, чтобы обсудить свои претензии ко мне. Для нее и наших не так давно завязавшихся отношений это слишком трудная задача и совершенно ненужный груз. Это просто отвратительно, что таким образом вы пытаетесь до меня достучаться. Если у вас претензия ко мне, обращайтесь ко мне, а не к Пейшенс. Если мы не можем решить проблему и договориться, не надо через нее пытаться это сделать. Если вы не можете держать в себе негатив по поводу наших с вами отношений, увольняйтесь и проваливайте. Я не стану терпеть такое поведение. Тот факт, что такие вещи вообще происходили, вызывает у меня глубокую обиду, горе и печаль. Лучше уж я всыплю вам по первое число, чем вы будете валить свои проблемы на Пейшенс. Если моя реакция кажется вам слишком бурной, что ж, я готов взять на себя социальную и эмоциональную ответственность. Надеюсь, я ясно выразил свои требования. Спасибо за внимание, искренне ваш, Юстас Конвей».
Ни рубашек. Ни обуви. Ни разговорчиков.
С учетом изложенного выше может показаться, что на Черепашьем острове способны выжить лишь люди одного типа – безвольные хлюпики, которые готовы месяцами послушно выполнять любые приказы, ни разу даже не пикнув в знак протеста. Но это не так. Безвольные люди здесь ломаются, и ломаются быстро. Они изо всех сил пытаются угодить Юстасу, а когда понимают, что не получат желаемого поощрения, предаются жалости к себе, чувствуя совершенное опустошение от ощущения, что их использовали. (Обычно для таких учеников все кончается истерикой: Я всё отдал, но вам и этого мало!) Но есть те, кто ломаются быстрее хлюпиков: заносчивые люди с большим самомнением, которые упрямо отказываются подчиняться. Им кажется, что их индивидуальность будет уничтожена, если им придется хотя бы на минуту смириться с чужим авторитетом. (Эти обычно устраивают бунт: Я не собираюсь быть вашим рабом!)
Но те, кто на острове живет и процветает – а таких немного, – представляют собой довольно интересный вид. Это люди, обладающие трезвым самосознанием; у всех них совершенная тишина в голове. Они мало болтают и не ищут похвалы, но очень уверены в себе. Они способны погрузиться в море знаний и не утонуть. Они словно решили по приезде хорошенько упаковать и спрятать куда-нибудь подальше свое уязвимое и чувствительное «я», пообещав себе не доставать его в течение двух лет, пока период ученичества не подойдет к концу. Так поступил Кристиан Калтрайдер, любимый ученик Юстаса Конвея.
«Когда я сюда приехал, я был довольно робким малым, – вспоминает он. – Но мне также было очень интересно, я горел желанием учиться и впитывал всё как губка. Я хотел учиться, и это было главное. Когда Юстас показывал мне, что делать, я шел и делал. Не тратил время на разговоры – просто слушал, наблюдал, делал, что говорят. Разумеется, Юстас полностью контролировал мою жизнь постоянно, но я не позволял себе раздражаться по этому поводу. Я сказал себе: „Пусть будет так, раз это нужно для моего образования. Юстас контролирует процесс обучения, а не мою личность“. Это очень тонкое различие. Отдаете ли вы Юстасу всего себя или всего лишь позволяете одолжить себя на время? Я решил, что препоручаю ему себя на время в качестве ученика, и поэтому мой опыт так сильно отличается от того, что переживают большинство из тех, кто приезжают на остров. Другие приезжают и смотрят на него как на бога. Хотят ему угодить и отдаются всей своей сущностью. Вот в чем причина разочарований. Недовольство накапливается постепенно, со временем. Люди начинают чувствовать истощение из-за тяжелых физических нагрузок и психологического стресса, связанного с утратой самоидентификации. Но мне это никогда не грозило».
«Если не ставить стену между собой и Юстасом, – объяснила Кэндис, еще одна воспитанница Юстаса, решившая сделать свое обучение на Черепашьем острове успешным, – тогда он высасывает из человека всё до капли. Нужно спрятать от него часть себя – собственное „я“, наверное, – туда, где он не сможет его найти. И не поддаваться. Я приняла решение. Я останусь здесь на полные два года, как бы тяжело ни было. Не хочу стать еще одной ОБУЮКой».
«Что за ОБУЮКа?» – спросила я.
«Озлобленная бывшая ученица Юстаса Конвея, – ответила Кэндис. – Я сюда приехала учиться, этим и занимаюсь. Даже когда веду себя по-идиотски, Юстас справедлив и терпелив. Я стараюсь держаться тихо и в сторонке – здесь это единственный способ работать и получать что-то взамен. Надо воспринимать его лидерство всерьез, не думая, что лишь на тебя оказывается давление».
Именно такие качества характеризуют хорошего солдата – не бессмысленное, а осмысленное подчинение. Может быть, поэтому одной из самых блестящих учениц Юстаса была молодая женщина по имени Сигал, которая до приезда в Северную Каролину служила в израильской армии. Вот это была наилучшая подготовка! Сигал восприняла руководство Юстаса Конвея так же, как службу в армии. «Надо держаться очень скромно», – сказала она.
Но если подумать, это не так уж просто. Мало людей способны усмирить свое эго. Этот талант особенно редок среди современных американских ребят, которым с младенчества внушают, что каждое их желание священно и важно, – такова наша культура. Родители, учителя, политики, СМИ всегда задавали им лишь один вопрос: чего вам хочется? В свое время я работала официанткой и наблюдала этот процесс повсеместно. Родители, не обращая внимания на остальных клиентов, прерывали заказ и начинали сюсюкаться с двухлетним ребенком: а ты чего хочешь, лапочка? Они умиленно смотрели на ребенка, с нетерпением ожидая ответа. О боже, что же он скажет? Что он хочет? Весь мир затаил дыхание! Юстас Конвей верно говорит, что сто лет назад никто не дал бы детям такой власти. Даже пятьдесят лет назад. Да я сама с уверенностью заявляю: в те редкие случаи, когда моя мать и шестеро ее братьев и сестер с фермы на Среднем Западе иногда попадали в ресторан в детстве и кто-то из них отваживался попросить что-нибудь у отца… Впрочем, им бы это и в голову не пришло.
Но теперь американцев воспитывают по-другому. Культура «что ты хочешь, лапочка?» породила детей, которые теперь летят к Юстасу толпами. Там они быстро узнают, что ему плевать на то, что они хотят. Это становится для них большим потрясением. И примерно 85–90 процентов не выдерживают.
А ведь еще есть проблема питания. Одна из сложностей, с которой сталкиваются ученики на Черепашьем острове, заключается в том, что еда в горах… ну, скажем так, она бывает всякой и не всегда. Мне там приходилось пробовать самую вкусную еду в жизни. Попробуйте целый день поработать до седьмого пота, потом искупаться в освежающих водах ручья, сесть за огромный дубовый стол с ребятами и отведать свежих овощей прямо с огорода со свиными ребрышками да еще подобрать все соки ломтем горячего кукурузного хлеба, испеченного в чугунной сковороде прямо на углях, – это просто восторг. На Черепашьем острове я ела потрясающие сморчки горстями, доводя Юстаса до бешенства тем, что после каждой порции говорила: «Ты хоть знаешь, сколько они стоят у нас в Нью-Йорке?» («Нет, – отвечал он. – Я знаю только, какие они вкусные у нас в Северной Каролине».) Но я также была на Черепашьем острове в январе, когда мы целую неделю три раза в день ели одно и то же рагу из оленины. Дурно пахнущей, старой, жесткой оленины. Мы подогревали рагу каждый вечер, пытаясь не обращать внимания на привкус горелого и ржавчины. Кроме оленины, другими ингредиентами рагу были лук и примерно пять фасолин.