Она вопросительно взглянула на девушку, и та облегченно улыбнулась:
— Разумеется. Но я боялась, что вы захотите, чтобы я ушла. И я во всем соглашусь с вами.
Если настоятельница потребует уйти, это будет еще одной жертвой Амадеи ради блага остальных. Она станет отверженной ради них, и это будет ее «малым вкладом». «Малым вкладом» святой Терезы было самоотречение во имя Господа.
— Я не хочу, чтобы ты уходила. И, сестра… — настоятельница строго, как мать на напроказившего ребенка, взглянула на послушницу, — очень важно, чтобы ты ни с кем это не обсуждала. Ни с кем. Пусть все останется между нами. Кстати, ты знаешь, что случилось с родными твоей матери? Она что-нибудь слышала?
— Кажется, их сослали в Дахау.
Мать-настоятельница молча поджала губы. Как и все монахини, она осуждала насилие.
— Пожалуйста, передай ей мои соболезнования. Только осторожно, обиняками.
Аманда благодарно кивнула.
— Матушка, я не хочу покидать монастырь. Я должна принять постриг.
— Примешь, если на то будет воля Божья.
Обе знали, что до этого еще четыре с половиной года. Молодой монахине это казалось вечностью. Но она была исполнена решимости сделаться невестой Христовой, и ничто не могло этому помешать. За последние полчаса они преодолели огромное препятствие. Мать-настоятельница права, у Эдит Штайн абсолютно иные обстоятельства. Здесь же почти нет риска.
— Спасибо, матушка, — Снова поблагодарила Амадея перед уходом.
Настоятельница долго сидела за столом, задумчиво глядя в пространство. Интересно, сколько еще подобных тайн кроется за монастырскими стенами? Возможно, есть и такие, о которых не подозревает не только она, но и сами монахини. Но лучше этого не знать.
Остаток дня Амадея летала как на крыльях, хотя ее беспокойство о матери и сестре не проходило. Но ей так хотелось надеяться, что правда о происхождении матери никогда не выйдет наружу!
В эту ночь Амадея молилась о родных, которых скорее всего уже не было в живых, родных, которых она никогда не видела. Так вот почему мать время от времени брала ее в синагогу! Амадея почти забыла об этом, но сейчас поняла, что для матери это были встречи со своим прошлым. А с тех пор как к ним стала приходить бабушка, походы в синагогу прекратились.
Преследования евреев продолжались весь следующий год. В январе тридцать девятого Гитлер произнес речь, заклеймившую всех евреев. Теперь он уже не скрывал ненависти к ним и поклялся очистить страну от нечистых иноверцев. В феврале им было приказано сдать все золото и серебро. В апреле их выселили из домов и квартир и вынудили занять жилье в определенных районах, населенных только евреями, запретив жить рядом с арийцами.
Это заставило евреев попытаться эмигрировать из страны, что было отнюдь не легко. Во многих случаях страны, куда они хотели перебраться, отказывались их принимать. Требовалось иметь за границей родственников и поручителей или разрешение на работу и от Германии, и от тех стран, куда они собирались выехать. Такие сложности приводили к тому, что чаще всего им отказывали. Кроме того, нужны были деньги, чтобы оплатить разрешения и проезд, а деньги у евреев отобрали. Очень немногим удавалось добиться успеха. Многие немецкие евреи надеялись, что буря стихнет и все будет по-прежнему. Да и трудно было поверить тому, что творилось вокруг. Слишком несправедливым и неразумным им это казалось, ведь они тоже немцы! И оставшиеся в Германии евреи вопреки очевидности продолжали думать, что ничего плохого с ними не случится.
Однако слишком много евреев было сослано в лагеря, а доходившие оттуда слухи были более чем тревожными. Люди умирали от издевательств, болезней, голода, непосильного труда. Некоторые просто исчезали. Наиболее дальновидные из остававшихся пока на свободе запаниковали. Но покинуть Германию было почти невозможно. Зато весь год исправно функционировал детский поезд, продолжавший забирать детей и отвозить их в Англию. Предприятие было организовано британцами, и особую роль в нем играли квакеры, вывозившие детей из Германии, Австрии и Чехии. И только немногие из этих детей были христианами. В основном переправляли евреев. Британцы соглашались принять их без паспортов, ограничив возрастную планку семнадцатью годами, чтобы не отнимать рабочие места у английских граждан. Нацисты позволяли им уезжать лишь при условии полного отсутствия ценностей. С собой разрешалось брать только маленький чемоданчик с вещами первой необходимости. При расставании с родителями разыгрывались душераздирающие сцены, но взрослых несколько утешало сознание того, что дети будут в безопасности и смогут избежать участи, на которую их обрекли нацисты. Родители убеждали детей, что вскоре смогут к ним присоединиться. И те и другие искренне надеялись, что это окажется правдой. Некоторые родители умоляли детей найти им в Англии поручителей и работу, чем возлагали непосильное бремя на детские плечи. Бедняги понимали, что вряд ли смогут помочь, и при этом сознавали, что на карту ставится жизнь родителей. И все же каким-то чудом некоторым, хотя и очень немногим, удавалось выполнить поручение.
Англичане брали детей в свои семьи иногда целыми группами и обещали воспитывать их, пока ситуация не улучшится и евреи не смогут вернуться в свои дома. Среди прибывших, которых англичане называли «киндер», то есть дети, были даже младенцы. В поразительном порыве великодушия один из Ротшильдов взял на свое попечение двадцать восемь человек и поселил в специально купленном для них доме. Остальные, разумеется, не могли проявить такую же широту, но британцы делали все, чтобы приютить маленьких беженцев и позаботиться о них. Тех же, кто не смог найти приемных родителей, помещали в лагеря и бараки, но пеклись о них столь же трогательно.
С фронтов приходили безрадостные вести. Некоторые просачивались и в монастырь, в основном через письма родных. В марте нацисты оккупировали Чехословакию, а к лету намеревались перейти польскую границу. Амадея во второй раз дала временные обеты. Вскоре после этого ее навестили мать и Дафна. Пока что ими никто не интересовался и не требовал документов, и Амадея облегченно вздохнула. Четырнадцатилетняя Дафна до сих пор не подозревала о семейной тайне. Беата показалась Амадее в этот раз более спокойной, однако она сказала, что атмосфера в городе продолжает быть напряженной. Евреи, даже имеющие хорошие профессии, остались без работы, многие сосланы в концлагеря. Отток евреев из городов в лагеря стал безостановочным. Многих в ожидании отправки загоняли в гетто.
К этому времени мать уже и сама услышали о детском поезде и самоотверженной работе добровольцев.
Но она по-прежнему и слышать не желала о том, чтобы отослать Дафну, твердя, что на это нет причин. В присутствии Дафны они не могли это обсуждать и только превозносили британцев за их великодушие. Две школьные подруги Дафны уже уехали в Англию, и она слышала, что к ним в скором времени присоединятся еще несколько. Пока что они ждали разрешения. Дафна считала, что девочкам грустно расставаться с родителями. Но все понимали, что оставаться было для них просто гибельным.