— Но, на какую глубину земной тверди простирается Его сила? А с какой — начинаются уж владения дьявола? — раздумывала Феодосья. — Али на сажень в землю? Али глубже могилы начинается уж дьявольская вотчина? Но, как же тогда ледник либо погреб с урожаем? Он под землей, но в нем силой Божьей хранятся пищное и питейное. А колодец? Его глубины от Бога либо от лукавого? Коли — от Бога, так почто позволяет Он жить в студенцах колодезникам лешим? А соляные скважины в чьих владениях? А шахты с камнями самоцветными — сказывают, есть такие на Урале, чьим волеизъявлением? Его али сатаны? А может, под вспаханной и засеянной пажитью Господь силен глубоко в глубь, а под болотиной или чертополошным пустырем — не так мощен?
Размышления сии заняли у Феодосьи не один день. Но, в итоге, решила она, что, во-первых, Божьи владения проникают вглубь в тех местах, где на поверхности — ухоженная человеком земля: пажить, огород, сад, хоромина, площадь. Стало быть, надобно облагородить поверхность над подземельной деревней чудей. Во-вторых, самое верное украшение — это крест. И, в-третьих, глубина проникновения Божьей силы в черные глубины земные будет сообразна величине креста, что водрузит она на земной поверхности.
Сперва Феодосья замыслила воздвигнуть крест, как можно более высокий вверх. Мыслился ей в мечтах крест высотой никак не меньше вавилонянской башни. Аж, дух захватывало у нея, когда поднимала она главу к высокому небу и представляла крест, достающий тучное, как грудь кормилицы, белое кучевое облако. Прутиком вычерчивала Феодосья на песке чертежи, скорбея, что ея любимая чертежная готовальня осталась в доме мужа. Продумывая конструкцию, своим умом смекнула Феодосья, что для небывалой высоты крест должен иметь мощное основание.
— Березка тоненькая, так клонится, а дуб могучий в комле, так и стоит, как вкопанный, — рассуждала она.
Выходило, что крест, дабы устоял под облаками, должен бысть как огромная изба.
Феодосья даже нарисовала такую необыкновенную избу-хоромину и подсчитала, сколь много будет в ней венцов. Но, что-то противилось в ее душе такой деревянной махине. Может, потому, что была она женщиной, и, как всякая жена, не ценила грубую силу топора или молота, но восхищалась лепотой и искусной тонкостью работы.
И в один из дней пришло к ней откровение. Стоя на коленях лицом на восток, молилась Феодосья на утренней заре. Отмолившись, она опустилась сесть на пятки и оказалась вровень с кочкой, поросшей серебристой от росы стрельчатой травой. В траве прятался крошечный, с горошинку, цветок. А на ем сидела божья коровка с коровенком. Конечно, такое толкование, мол, сидит на цветике алом жучок со своим чадцем, было чересчур уж слащавым. Но, могла ли мыслить поиному семнадцатилетняя измученная жена, потерявшая свое первое и единственное любимое дитя, чадо ее и Истомы? Разглядывая божью коровку и коровенка, слабо шевелившегося возле ее бока, Феодосья приблизила лицо к цветку и поразилась, сколь искусно был сотворен он Богом. Тонкий, как дуновение, крошечный, словно ноготок Агаюшки, лепесток, тем не менее, был изящно вырезан, украшен зубчиками и изогнут. Тонюсенькая, тоньше Агеюшкиной реснички, но ровная, как стрелка, стояла тычинка. На кончике ее держались желтые пылинки. Пестик, хоть и был мал, но видны были на ем бугорки. А в середке цветочка лежала капля росы, посеребренная изнутри, отразившая одну из семи небесных сфер, ту, на которой укреплено солнце. В устройстве небесном Феодосья разбиралась хорошо, не зря хранила она кусок шелка с вышивкой небесного мироздания. И, осенила Феодосью мысля — сотворити над подземельной деревней чудей огромный крест из полевых цветов.
Наверное, решение сие полноводное охватило Феодосию слиянием вдалеке, в глубинах ея сознания, нескольких рек мыслей ее. Одна река была бескрайней, как родные ее земли, Русь. Все на Руси широко и неохватно — окиян ли сиверский, тайга на востоке или степь на юге. И, потому, наверное, розмыслы русичей не знают границ, уж как начнут мечтати, так за тысячи верст простирается мечта! Так и Феодосья, живи она в просвещенной Европе, где уж и телескоп был сотворен, и выяснено было, что земля вращается вкруг солнца, а вовсе оно на сферу хрустальную не приколочено золотыми гвоздиками, но земли тесные, застроены городами и мостами, наделены на клочки полей, не тот был бы у нея размах. Решила бы Феодосья сотворить крест крошечный, например, из земчузинок по шелку или из кружев, что плетутся в тиши не один год. Но, Феодосья была русского необъятного духу. И крест, потому, решила возвести невероятного размаха. Второй рекой ея мыслей была природа. Только православной жене, окутанной лесами, реками и полями, как нательной рубашкой, могла прийти мысля о кресте из цветов. Более материальная, баба евпропейская, заказала бы крест каменный. А муж ученый из западного монастыря задумал бы богоугодное сооружение техническое, на века. А что цветы? Завянут. И никто не вспомнит тебя через год, не то, что в веках. К счастью, Феодосья была напрочь лишена честолюбивых мыслей — запомниться али прославиться. Нет, задача ее была скромной — попасть в рай к Агеюшке с Истомой. Ну, а третья река ее мыслей наполнилась ночью, когда наблюдала она нощное небо.
Давно уж подметили ученые люди, что созерцание звездных сфер настраивает на поэтический лад, а так же на розмыслы о величии космоса и всего сущего мира, и о своем месте в этих бескрайних просторах. Вот и Феодосья была ошеломлена развергающейся кажинную ночь космической бездной. В девицах лицезреть нощное небо ей доводилось редко — ночами хоромы и двор Строгановых, как и всех тотьмичей, держался на запоре. В юродивых скиталась Феодосья в городе, где звезды были видны не столь отчетливо, ибо затмевало свет самых малых из них свечение города — отблески из окон, печных труб, факелов сторожей. И только в Лешаковом бору впервые увидела Феодосья все сферы небесные во всем их величии. Господи, сколько же светящихся огней было на небе! Иные сидели так густо, что сливались в серебряный туман. Иные мерцали… Другие меняли цвет на протяжении нескольких ночей. Были и такие, что двигались по небу! Эти, движущиеся звезды, особенно озадачили Феодосью. Либо, сие души умерших летают? Либо оторвались от хрустальной сферы и потому падают? А куда упадут? Или ангелы подхватят их и приколотят на место? А, ежели, души это, то можно ли к ним подлететь? Летают ведь птицы? Отчего человек не может? Что, как взлетела бы я молитвою и чудом на сферу и утащила бы Агеюшку назад в Тотьму? Мысль о том, возможно ли изготовить такое приспособление, чтоб улететь, долго занимала тотемскую астрономшу. Коли изготавливают инженеры, такие, как супруг ее Юда, устройства для погружения в глубины земные за соляным раствором, то нельзя ли возвыситься в глубины небесные? Отчасти из размышлений, как далеко расположена от земли ближайшая небесная сфера, Феодосья планировала сперва крест деревянный высоченный. Она тайно уповала, что сможет забраться по нему на небеса. Но потом все-таки здраво рассудила, что до сфер гораздо дальше, чем можно подняться с самой высокой колокольни или строения. Но, созерцание природы в самом загадочном и потрясающем воображение виде — млечный путь, кометы, астероиды, — все-таки подтолкнуло юную инженершу в возведению креста из другого прелепого Его творения — цветов. Не зря же в раю цветут цветы едемские! Цветы, а не соляные скважины там обустроены. Вот таким образом, из трех рек, омывающих ее душу, и зародился тот крест. Кто бы знал, сколь тяжел окажется он для Феодосьи… Тяжел не трудной работой по его обустройству, а тем, что последует за сей пахотой.