Доктор так же сочувственно поглядела на Тину. Тина заметила этот взгляд, и ей стало смешно. «Наверное, она думает про меня что-нибудь в том же роде. Например, как они могут целыми днями сидеть в этой вонище и грязище? Мы-то сдали больного и отвалили, хоть по улицам ездим, не сидим в замкнутом пространстве».
Тине ужасно захотелось пожать коллеге руку, но она все-таки сдержалась. Неизвестно, как могут расценить этот жест. Тина вспомнила, что однажды зимой, еще в студенческую пору, переезжая с занятий из одной клиники в другую, она случайно попала в один троллейбус с известным психиатром, профессором, заведующим кафедрой. В Москве как раз была эпидемия гриппа, и корифей надел на лицо марлевую повязку. В сочетании с барашковым воротником и шапкой-папахой четырехслойная маска в троллейбусе смотрелась, мягко говоря, диковато. Естественно, доктор приковывал к себе изумленные взгляды. Корифею эту надоело.
– Что вы на меня смотрите? Не видели никогда, что ли? – громовым голосом, которым читал лекции, произнес он на весь троллейбус. – Я профессор психиатрии!
Дружный хохот был ему ответом. Много позже Тина поняла, что профессору, наверное, было ужасно скучно с ними, студентами-недотепами, и он просто находил удовольствие в том, чтобы над ними «прикалываться». А они, дураки, принимали его шутки за чистую монету.
Ей вдруг тоже захотелось пошутить, ведь в глубине сознания прочно сидела приятная мысль о вечернем свидании, но она все-таки решила пока от шуток воздержаться.
Женщина-пациентка довольно спокойно сидела на кушетке и на первый взгляд особенного беспокойства не вызывала.
– Здравствуйте, – сказала ей Тина. – Вы можете рассказать мне, что с вами случилось?
– Могу, – заверила ее пациентка хриплым голосом и болезненно сглотнула, поморщившись от усилия. Тина отметила, что раз говорить и глотать она может, значит, дело не так уж плохо. Видимо, пищевод и гортань не сильно поражены. Следов кислоты на лице тоже не было.
– Что вы сделали и зачем? – продолжала расспрашивать Тина.
– В жизни больше нет никакого смысла, – равнодушно пожала плечами женщина. – Зря только я так неквалифицированно стала травиться. Лучше б повесилась. Тогда бы уж наверняка.
Тина внимательно ее слушала. В рассуждениях женщины не было наигранности, характерной для истеричек, – она производила приятное впечатление и вызывала сочувствие. Врач со «Скорой» сидела молча и держала в руках уже заполненный талон. Она прекрасно понимала, что отпускать женщину нельзя. Весь вопрос был только, в какой больнице ее оставить – в этой или придется везти в психиатрическую. Это должна была решить Тина.
Валентина Николаевна это тоже понимала. Быстро написав направление на биохимическое исследование крови, она отдала его сестре-лаборантке и продолжила расспросы. Она должна была проверить, правильно ли больная ориентируется во времени и в пространстве.
– Кто вы по профессии? – наконец спросила Тина. Больной же ее расспросы, видимо, казались глупыми и несвоевременными. «Какая разница, – думала она, – кем я работала? И неужели эта врачиха сама не знает, какое сегодня число?»
– Разве вам непонятно, что мне говорить очень трудно? – утомленно сказала женщина.
– Напишите ответ на бумажке, – предложила Тина. Больная написала. Ответ Тину поразил.
«Я певица, актриса, – было написано на первом попавшемся под руку листке. – Меццо-сопрано. Враги меня сожрали. Предложили уйти из театра, фактически выпихнув на пенсию. А у меня голос, который можно эксплуатировать еще лет десять-пятнадцать. Больше мне не для чего и не на что жить».
Последнее предложение было жирно подчеркнуто.
«Вот тебе и раз! – призадумалась Тина. – В мании она или в самом деле артистка?»
Она заглянула в листок, где была записана фамилия больной. «Большакова Анна Ивановна». Что-то смутное шевельнулось в памяти Тины. Валентина Николаевна наклонилась к уху коллеги.
– Не уезжайте. Придется ждать больничного психиатра. А пока пусть ее посмотрят хирург, отоларинголог, будут готовы анализы – там и решим, что с ней делать.
– У нас полно вызовов, я должна ехать, – сказала доктор. – Если что, вызовите перевозку.
– Я тоже не могу сидеть целый день в приемном, – ответила Тина. – А оставлять больную одну нельзя.
– Это ваши проблемы.
Коллега застегнула куртку и положила перед Тиной талон. Тина вздохнула и расписалась. Доктор ушла, а Тина повела больную к заведующему приемным отделением. Анализы ей уже принесли. Угрожающих изменений в них не было.
– Я переваливаю на вас эту проблему, – сказала она сухонькому старичку. – К нам класть не надо, у нас некуда. В реанимации она не нуждается. Дальше – как решит психиатр. Или в хирургию, или в ЛОР, или в психушку. Я умываю руки.
– Все вы хотите быть чистенькими! – В первый раз за этот день заведующий внимательно поглядел на Толмачёву. – Сейчас эта больная должна будет сидеть в коридоре два часа, пока ее все посмотрят. Там у нее разовьется или отек, или какая-нибудь недостаточность, она отдаст концы, родственники скажут, что мы ее уморили, так как оставили без помощи, а отвечать за все это придется мне.
– Чистота – залог здоровья, – ответила Тина. – А что мы с вами будем делать, если сейчас привезут кого-нибудь, кого, скажем, только что переехала машина, а я уже заняла одну-единственную койку этой больной, которая на настоящий момент в нашей помощи не нуждается, а того, переехавшего, придется реанимировать в коридоре? Что вы на это скажете?
– Да идите вы! – сказал на это заведующий. Тина улыбнулась ему и вышла из его кабинета. Она не обиделась. Такие разговоры происходил между ними не в первый раз, это был всего лишь обмен мнениями, что-то вроде жалобы на жизнь. Заведующий приемным понимал ситуацию так же хорошо, как и она, а это означало, что пока ей удалось сохранить в своем отделении статус-кво. Каждый в этом мире заботится о себе. О своей работе. Неизвестно, правда, что будет ночью.
Она пошла по коридору назад к лифту. Больной с забинтованным ухом все так же стоял у окна, съежившись от холода. Тина посмотрела на него внимательнее и заметила, что, несмотря на то, что голова у него была в шапке, тапочки надеты на босу ногу. От окна зверски дуло.
– Простудитесь ведь. Холодно тут стоять с босыми ногами! – сказала больному Тина.
– Товарища жду, должен подъехать, – ответил больной, достал из кармана трубку и, выколотив ее об стену, не разжигая, засунул в рот.
– Смотрите, у вас сейчас только ухо болит, а может еще и ангина присоединиться!
– Да ладно!
Больной отвернулся и стал смотреть на улицу через прозрачную стену. Тина покачала головой и пошла к себе. И тут она поняла, на кого похож этот больной, – на Ван Гога на его знаменитом автопортрете с отрезанным ухом. Папа показывал картину Леночке вместе с другими репродукциями, уже когда та была больна. И она, Тина, запомнила этот автопортрет – уж очень необычной показалась история отрезания уха. Тина обернулась и еще раз внимательно посмотрела на больного. Ну точно: та же трубка, та же пижама, завязанное ухо с той же стороны и такая же шапка.