– Я – медицинский пролетариат, – ответила Тина. – Мне уже давно нечего терять, кроме своих цепей. Не забудьте забрать конверт!
Дама презрительно улыбнулась и встала. Прежним жестом, двумя вытянутыми пальцами она небрежно бросила конверт в сумку и повернулась к двери.
«А я ведь ничего про нее не узнала, – подумала Тина. – Ни кто она, ни какое отношение имеет к больной. А в общем-то, какое мне до всего этого дело! Что я – милиция, следователь… Теперь она пойдет жаловаться на меня, на моих сотрудников. Как мешает жить это дурацкое чувство долга! И денег в конверте, должно быть, было немало. Кстати, сегодня – зарплата. За полмесяца выдадут ровно столько, сколько стоят пять батонов сырокопченой колбасы. А докторам моим хватит на три батона».
«Фу! Как не стыдно, о чем это я!» – замотала головой Тина, пытаясь прогнать горькие мысли. И тут дверь ее кабинета опять стремительно распахнулась и в дверном проеме, как из преисподней, возник бледный от усталости и от интоксикации доктор Ашот Гургенович Оганесян собственной персоной. Дышать на трех операциях в день почти тем же, чем дышат оперируемые больные, – это почище всякого кайфа. Кудрявые волосы Ашота были влажными, будто он только что принял душ. Хотя душ после операции можно увидеть только в сериале «Скорая помощь».
«В отделении холод ужасный, как бы он не простудился», – подумала Тина. Профессиональным взглядом она сразу отметила бледно-серый оттенок лица, который не могла скрыть даже природная смуглость. Но глаза Ашота, несмотря ни на что, сияли.
– А мы все-таки приехали из операционной, Валентина Николаевна! – хриплым голосом победно сказал Ашот, приподнявшись на цыпочки. Он и ботинки старался носить на толстой подошве, чтобы казаться повыше, Тина давно замечала за ним эту слабость. Иногда она посмеивалась про себя над Ашотом, но сейчас эта его привычка ее умилила.
– Мал ты, золотник, да дорог! – сказала она. – Неужели выжили?
– Не только он, но, как ни странно, и я! – ответил Ашот.
– Садись, рассказывай, что было на операции? – Тина откинулась на спинку стула. Только теперь она поняла, в каком напряжении находилась целый день из-за этого больного.
– Все тип-топ. Прободная язва, как вы и предполагали. Пил, наверное, черт знает сколько, вот и допился. Язва старая, многолетняя. Но я вам скажу по секрету, я каждую минуту думал, что все, потеряю его. Сердце два раза останавливалось! Еле запустили.
– Ну еще бы, дорогой! Такая кровопотеря, такая интоксикация… Только алкоголики такое и выдерживают.
– Да уж! Что только люди не пьют! – Ашот помолчал. – А у нас в Армении такие хорошие есть сладкие вина!
Тина с удивлением посмотрела на него и вдруг поняла, что он остро, безумно скучает по своей далекой родине.
Ашот тоже посмотрел на нее и смутился. Совсем ни к чему, чтобы все знали, что у него на уме.
– Ну, теперь двое-трое суток пройдет – а там, глядишь, выкарабкается! – сказал Оганесян, чтобы она не начала говорить о том, о чем он ни с кем говорить не хотел.
– Не загадывай! – ответила Тина.
– Тьфу-тьфу-тьфу! – постучал по столу Ашот.
– Ну, я тебя поздравляю! – Тина всегда искренне радовалась успехам коллег. – Ты, мальчик мой, молодец! – Ашот был моложе ее всего лет на восемь, однако Валентина Николаевна сразу взяла по отношению к нему покровительственный тон. – Случай, сам понимаешь, был не из легких. Значит, ты все правильно рассчитал, умница, дорогой!
– Да ладно, – смутился Ашот. В глубине души он знал, что он – специалист не хуже, чем Валерий Павлович или Барашков, но Тину очень уважал и поэтому принимал ее тон как должное. Впрочем, он принимал все, что она делала и говорила.
– А я, вообще-то, за вами пришел! Таня в ординаторской ждет! Хотели ведь поздравлять ее в час, а уже скоро четыре!
– Ой, я и забыла! Пойдем! – Тина взяла из стола приготовленную накануне открытку, маленький сверток с символическим подарком, и они, дружески обнявшись с Ашотом, вышли из кабинета.
Уже забытая Тиной дама, оказывается, еще не покинула отделение и пыталась прорваться в палату, где лежала Ника. Мышка что-то ласково ей говорила, но за дверь не пускала. Дама настаивала. Услышав ее чужой резкий голос, на помощь Мышке поспешила из ординаторской Марина с брюшистым скальпелем в руке. Во-первых, она вышла посмотреть, кто это так настойчив, а во-вторых, если понадобиться – помочь спровадить навязчивого человека. То, что посетители не помогают лечению, а только мешают, Марина узнала давно и на собственном опыте. Люди, не привыкшие к зрелищу такого рода, часто потом руководствуются фантазиями и домыслами. Иногда на базе этих домыслов пишут жалобы в прокуратуру. А скальпель был у медсестры в руке, потому что ей пришлось опять нарезать колбасу, так как Барашков, сам того не заметив, в одиночку, под шумок, уже умял половину. Вид у Марины был, как всегда, решительный, деловой, и дама на всякий случай попятилась.
– Вы еще здесь? – спросила у дамы Тина. Та обернулась и увидела, что сама заведующая отделением в обнимку с каким-то человеком в забрызганной подозрительными темными пятнами пижаме подходит к ней с тыла. Причем лицо человека в пижаме показалось женщине хорошо знакомым.
– О-о-о! – только и смогла вымолвить дама и решила не искушать больше судьбу.
Происходящее показалось ей каким-то кошмаром. Быстрым шагом она почти выбежала к лифту, который, конечно, оказался занят, и она стала спускаться пешком. По дороге вниз дама вспомнила, где видела показавшееся знакомым лицо. Оно красовалось на обложке учебника литературы ее сына и было нарисовано художником Кипренским два с половиной века назад. Сходство было поразительным, просто точь-в-точь. Только Александр Сергеевич Пушкин был изображен в романтической одежде с перекинутым через плечо плащом в крупных складках и смотрел возвышенно, а этот, непонятно кто, носил замызганные хлопчатобумажные лохмотья бледно-зеленого оттенка и взгляд у него был не романтический, а очень усталый.
Переглянувшись и оценив поспешность, с которой ретировалась дама при виде Марины со скальпелем, Валентина Николаевна и Ашот дружно захохотали. Марина непонимающе посмотрела на них, фыркнула, дернула плечом и ушла в ординаторскую. А из мужской палаты, перекрывая смех, донесся мужской голос с кавказским акцентом.
– Жрать хочу! В животе все боли-и-ит! – противно ныл он.
– Ты что, с ума сошел! У тебя кишечник в трех местах заштопан! Тебе нельзя пока есть обычным путем! А питательные вещества поступают через трубочки! – увещевал больного хирург, пришедший с Ашотом сделать наконец кавказцу перевязку. Он, кстати, и помог Ашоту выкатить каталку с больным из лифта. Чистяков тоже присутствовал в это время в палате: сидел в уголке и делал очередные записи в истории болезни.
– Сами-то небось пожрали, а мне не даете! – продолжал ныть кавказец.
– Да замолчи ты, достал! Будто баба! – сказал ему хирург, пришедший перевязать больного после двух ночных операций и двух дневных. Он не то что перекусить не успел, ему даже покурить толком не дали. – Радоваться должен, что жив остался!