– Ну что же, пожалуй, можно и поужинать, – сказала Тина и снова уселась в машину, постаравшись сесть элегантно.
Ника широко открыла глаза. Температура у нее вдруг резко упала, и дежурная сестра обтирала больную теплой влажной губкой.
– Валерий Павлович! Девочка проснулась! – позвала сестра.
– Вот это радость! Как дела, красавица? – оторвался от своего столика Чистяков. Он как раз собирался выпить чаю и раздумывал, самому ли вскипятить этот старый котел или попросить сестру.
– Все бо-ли-ит… – сипящим шепотом протянула Ника.
– Ничего, дорогая, до свадьбы заживет, – привычно, не особенно вдумываясь, сказал ей Валерий Павлович. Он привык, что смысл слов до таких тяжелых больных не доходил. Успокаивающе действовали сам голос и тон, которым слова произносились. В сотый раз Чистяков стал слушать Никины легкие. Небольшая положительная динамика все-таки была. Антибиотики должны были работать. Но особенной радости Валерий Павлович не испытывал. Пошли лишь вторые сутки, биохимические показатели работы печени были на пределе, почки пока еще фильтровали, но сколько таких перегрузок мог вынести организм девочки, бог весть.
– Сколько мы с тобой за дежурство влили ей жидкости? – повернулся Чистяков к медсестре.
– Много, – ответила та и подала листок с назначениями. Чистяков подсчитал. – А сколько вывели? – спросил он, посмотрел в другой листок и опять подсчитал. Приблизительный баланс пока сохранялся. Хоть это слава богу.
– Деточка, – обратился он к Нике и взял ее за руку, – где твоя мама?
– В боль-ни-це, – просипела та.
– А номер больницы не помнишь? Или хоть в каком отделении?
– У нее сердце боль-но-е. – Никино измученное лицо мелко задрожало, будто она собиралась заплакать, но сил на слезы не было. – Маме не надо ничего го-во-рить… Она мне не раз-ре-ша-ла…
– Что не разрешала?
– Встре-чать-ся…
– В какой больнице твоя мама, девочка?
– На Ленинском проспекте. Мне хо-лод-но… Больно… Раз-вя-жи-те меня! – Ника снова закрыла глаза.
– Нельзя еще, девочка, полежи пока так. – Чистяков потрогал ее лоб. Температура опять полезла вверх, быстро и высоко.
"Опять началось, – подумал он. – Лучше бы температура держалась постоянно".
Такие непродуктивные скачки только изматывают больную. Чистяков дал знак сестре, и та ввела в прозрачную трубочку капельницы новую порцию лекарств.
"Хорошо бы домой, – подумал Валерий Павлович. – Надоело все".
Сколько он уже видел больных на своем веку, скольких поднял, скольких похоронил… Но ему надо хоть несколько лет еще тянуть эту лямку. Чтобы подросли внучки, чтобы как-то устроились на работу дочери. А как хотелось на дачу! Несколько лет назад Валерий Павлович утеплил ее, сложил сам печку, обложил ее кафельной плиткой с рисунком, получилось как изразцами. Ковырялся бы он на грядках, картошку бы пек на костре, как в детстве. Им вдвоем с женой пенсии хватило бы, наверное, на жизнь. Да, страшно подумать, ведь он скоро будет пенсионером! Как пронеслась жизнь! Да ведь только недавно вышел из института! И работал, работал… Дочери уже взрослые, а ведь он помнил, как они родились, вот будто только вчера! Выйдет на пенсию – а что дальше? Жена стала все сильнее прихварывать, уже вышла на пенсию. Все равно придется где-то подрабатывать. Так тогда уж лучше не уходить. Работу он знает, к коллективу привык. Хотя эти девчонки, подумал он про Таню и Машу, своими разговорами иногда ставят его в тупик. Ну, ничего не поделаешь, придется привыкать, приспосабливаться. Его уж не переделаешь. А вот Тина – хорошая. Сегодня вдруг ни с того ни с сего поблагодарила… Да в общем-то, всем им надо спасибо сказать. Работают, трудятся, жизни не видят. График скользящий, день, ночь – и время летит. Вот как у него. Это все Аркашка Барашков шустрит, все подшучивает над ним, Чистяковым, называет "стариком", "патриархом" – а сам и оглянуться не успеет, как его догонит. Вместе с ним – и Тина, потом – Ашот. Ну а девчонки – другое поколение. Дрыхнут сейчас, наверное, без задних ног, не привыкли к такой нагрузке. Ну и пусть спят. Неизвестно, что будет завтра.
Чистяков зевнул, бросил внимательный взгляд на затихшую Нику и вышел все-таки поставить чайник. В ординаторской написал сам себе записку: принести из дома провода и вилку, чтобы поменять в старом чайнике.
"А то сгорим тут все к чертовой матери! – подумал он. Потом положил себе на тарелку маленький кусочек торта, оставшегося от праздника, а львиную долю оставил полакомиться сестре. – Девчонки любят сладкое, а мне уже давно пора худеть!" Он вздохнул и налил себе чаю. Дежурство его продолжалось.
Поколение пепси вовсе и не спало, а проводило время по-разному. Ашот и Татьяна снова ехали по Садовому кольцу, теперь в обратном направлении. Ашот хотя и устал, вызвался отвезти красавицу в ее маленькую квартирку на Ольховке. Он любил ездить по Кольцу, особенно ночью. Не заблудишься. В крайнем случае опять приедешь туда, откуда выехал, – и можно снова начать движение. Ночная Москва представлялась Ашоту освещенной паутиной дорог, по которой ползает с разной скоростью множество маленьких паукообразных, чутьем отыскивая свои пути в лабиринте радиальных и круговых нитей.
"Какой огромный город! – думал он. – И каждый должен найти в нем свою дорогу!"
Таня ехала молча, тоже думала о чем-то своем.
А на другом конце города Мышка, отпустив домработницу, доставала из посудомоечной машины вымытую посуду и расставляла ее в шкафы. Затем пришла к отцу, просматривавшему газету в гостиной, и залезла к нему на колени. Когда они оказывались рядом, сразу было видно, что этот большой мужчина и эта миниатюрная девушка – отец и дочь. У них были одинаковые лица. Только выражение круглых блестящих глаз у дочки было пытливое, радостное, а у отца такие же круглые глаза под треугольничками бровей выражали силу, недоверчивость, ум.
– Что в больнице? – зевая, спросил отец, одновременно выключая сотовые телефоны, которые трезвонили каждые три минуты и мешали разговору.
– Такие дела! – сказала Мышка. – Такое творится! – И она подробно рассказала о девочке Нике, о раненом кавказце, о повешенном, об алкаше, с которым "даже сама Валентина Николаевна не знала вначале, что делать"… В середине рассказа о том, как Таня легла на прямое переливание крови, послышался легкий храп и посапывание носом.
– Ну папочка… – укоризненно протянула Мышка и слезла с колен. – Пойдем, отведу тебя в спальню!
– Слушай, – встрепенулся отец, зевнул и мотнул головой, стряхивая сон. – Если тебе так нравится эта твоя больница, давай я тебе ее куплю со всеми потрохами!
– Да ты что! – засмеялась Маша. – Наша больница совсем не будет приносить прибыли. Она же для бедных! А вы с мамой все время учили: никакое знание, умение и вложение денег не должно пропадать зря.
– Если вложить много денег, можно постараться, чтобы она не была убыточной.