Барашков подумал, что Маша права. Сейчас Тина спит и должна проспать до утра. Колготиться здесь вдвоем всю ночь не было никакого смысла. Силы могли понадобиться и позже.
– Хорошо, – сказал он. – Оставайся. Завтра я приду, введем контрастное вещество, Дорн уточнит размеры опухоли. Пригласим консультантов. Послушаем, что они скажут.
Мышка постеснялась спросить, кто будет оплачивать консультацию.
– Оплачу я, – угадал ее мысли Барашков. Мышка обрадованно вздохнула.
Они прошли напоследок в палату, посмотрели Тину, и Барашков ушел. Маша посмотрела остальных. Та женщина, которая систематически билась головой в стену смежной с Тиной палаты, к счастью, тоже спала, как всегда оставив включенными все лампы. И только в бывшем Тинином кабинете беспокойно ворочалась и вздыхала без сна Генриетта Львовна. Молодясь и храбрясь на людях, по ночам она испытывала страх перед будущим. Мышка, заглянувшая к ней, не в силах была проводить душеспасительные беседы, поэтому просто велела сделать Генриетте Львовне укол снотворного, а сама вернулась к Валентине Николаевне.
В кухонном отсеке ее палаты она включила небольшой электрический чайник, заварила чай, нарезала лимон, проглотила таблетку анальгина. Аккуратно прикрыв дверь в палату, она вышла в коридор, достала сотовый телефон, набрала номер. Ответ раздался не сразу.
– Папа, ты где? – спросила она, услышав знакомый голос.
– В данную минуту в Париже, как раз хотел спросить, что тебе привезти?
Мышка представила круглую голову отца с коротко подстриженным ежиком волос и пробивающейся сединой на висках, характерные треугольнички бровей, домиками возвышающихся над насмешливыми внимательными глазами, и ощутила такую острую потребность укрыться в его объятиях, что зашептала отчаянно:
– Ничего мне не надо, папа! Я соскучилась. Сам приезжай. Мне здесь так трудно, так плохо!
– Что-нибудь на работе случилось? – забеспокоился отец. – Или личное?
– Да нет у меня личного. – Она подумала, что он осудит ее за слабость. И уже совсем другим, почти спокойным голосом она сказала: – Как-то очень много вдруг перепуталось…
Отец еще не произнес ничего в ответ, а она уже знала, что он скажет, и угадала.
– Никогда не распускай нюни! У тебя хорошая голова. Не принимай решения сразу. А уж если решила – не отступай. Дави и жми! Забудь о таком бессмысленном понятии, как справедливость. Оно часто мешает. Справедливость – для всех разная. То, что хорошо для одного, не может быть хорошим для всех. Поступай только так, как считаешь нужным.
Она все это уже знала. Но все-таки ей стало легче.
– А ты когда приедешь? – спросила она.
– Как закончу дела, – ответил отец.
– Какие дела могут быть в Париже? Ты опять по девочкам? – Мышка вздохнула. – Поосторожнее там с африканками. Не безумствуй уж очень сильно.
– И ты тоже не безумствуй, дочурка, – хмыкнул отец и отключился. Маша сунула телефончик в карман, вернулась в палату. Кругляшок лимона уже растрепался в ее стакане и высветлил темно-коричневый чай. Она взяла из коробки несколько кусочков сахара и стала грызть, оправдывая свое прозвище. «Жалко, пирожное слопала днем. Весьма опрометчиво поступила». – Она вздохнула и подумала, что впредь надо держать в кабинете запасы.
А Аркадий Петрович Барашков в это время еще ехал на метро к Тининому дому – туда, где во дворе он оставил свою машину. Он думал, что тянуть и терять им нечего, и, как только Тинино состояние станет стабильным, нужно будет принимать решение об операции. Операция предстоит непростая, но другого выхода нет.
Вечер, когда Юлия пригласила Азарцева ужинать, окончился полным фиаско для обоих. Для нее – потому что, несмотря на все ее ухищрения, зазывные улыбки, глубокое декольте, бывший муж остался равнодушным ко всем ее прелестям, которые сам же с таким искусством и смоделировал. Для Азарцева – потому что он перестал быть в ее глазах мужчиной. Выпил он за столом достаточно – уж Юля внимательно проследила за этим, – с аппетитом поел, а если, по Юлиным представлениям, сытый и полупьяный мужчина не склонен завалить такую красавицу, как она, в постель, этот человек не мужчина.
Азарцев же после ужина еще долго болтал о том о сем с Олей. А когда потерявшая всякое терпение Юлия под предлогом, что пьяным нельзя садиться за руль, призывно повела его в единственную имеющуюся в доме, кроме Олиной, бывшую когда-то супружеской, постель, Азарцев скромно улегся у самой стенки на бочок и, положив руку под щеку, как ребенок, тут же сладко заснул. Юлия пыталась его растормошить, на что хорошо подвыпивший Азарцев прямо сказал:
– Отстань, Юля! У меня с тобой все равно не получится! Как ни старайся! Я здесь ни при чем! – И тут же засопел снова.
«Что у трезвого в голове, то у пьяного на языке! Вот итог всех моих стараний! – злыми глазами, невидимыми в темноте, Юля буравила потолок в спальне. – Ну, погоди, Азарцев. Раз ты сказал, что у тебя со мной ничего не получится, значит, нам с тобой теперь есть что делить! Я тебе теперь покажу, кто из нас действительно в клинике хозяин. Будешь пахать у меня так, как еще никогда не пахал!»
У Юлиных угроз действительно были веские основания. Азарцев и сам не заметил, каким образом все ключи, все шифры от банковских счетов, вся материальная база клиники сосредоточились в Юлиных руках. В качестве директора Азарцев оказался только свадебным генералом. Хирургом он, конечно, был замечательным, но, в принципе, думала Юля, хирурга можно найти и другого, пусть не такого опытного и искусного. Была бы шея – хомут найдется. Но она никак не могла смириться с тем, что Азарцев был хозяином всей земли, на которой располагались главное здание, зеленая зона, гараж и пресловутая родительская дача, с которой Юлия собиралась произвести столь разительные перемены. Если бы ей удалось уговорить Азарцева снова жениться на ней, она автоматически стала бы совладелицей этого богатства. Кроме того, в статусе жены ей было бы еще легче управлять Азарцевым. Теперь же, когда она окончательно поняла, что как женщина его не интересует, ей следовало искать к нему какие-то другие пути.
«Завтра поеду-ка я посоветуюсь с Лысой Головой!» – подумала Юля. Она достаточно разбиралась в людях, чтобы понять, что Лысая Голова ждал совершенно другой отдачи от этого проекта и раньше был более высокого мнения о деловых качествах Азарцева. С этим решением она и заснула и увидела во сне их с Азарцевым клинику, но сама она уже в ней была полной хозяйкой.
По странному совпадению, Валентина Николаевна, спавшая в это самое время в отделении у Мышки медикаментозным сном, тоже видела во сне клинику Азарцева. Но в отличие от Юлии она никогда не мечтала занять там какое-нибудь руководящее место. Тине снился тот ужасный концерт, который устроил для нее Азарцев.
Владимир Сергеевич в душе был большим идеалистом. Загоревшись какой-нибудь идеей, он стремился всеми силами претворить ее в жизнь, даже если идея, по зрелом размышлении, могла закончиться вполне предсказуемыми неприятностями. Будучи по натуре незлым человеком, он и в других людях не подозревал проявления мстительности и враждебности, полагая, что чувства разумного человека должны иметь под собой какую-либо почву, и бессмысленное и злобное соперничество было ему абсолютно чуждо. Можно даже предположить, что доктор Азарцев, несколько раз за свою жизнь очень горячо обжегшись, сумел все-таки сохранить веру в необходимость доброты и разума в людях, и поэтому он полагал, что две такие разные женщины, как Юля и Тина, сумеют сработаться под одной крышей во имя общего благого дела.