– Слушай, отвези домой девочку. Эту самую Веронику Романову, которую мы с тобой вечером оперировали. – попросил его Владимир Сергеевич. – Я сам хотел отвезти, но теперь не успею. Юлия уже едет сюда. Придется с ней объясняться по поводу нашей капризной бабульки.

Они вдвоем разбудили Нику, помогли ей одеться, и через несколько минут анестезиолог уже вывел свою машину со двора.

– Я уже красивая? – спросила она Азарцева. Он не разобрал ее слова из-за тугой повязки, но, стараясь казаться веселым, помахал ей на прощание:

– Чтоб целый день не вставала! Лежи и спи! Завтра заеду вечером и сделаю перевязку. – Он проверил, правильно ли записал Никин адрес.

Анестезиолог чувствовал себя настолько уставшим, что ему даже неинтересно было вникать во все тонкости этих отношений. «Лучше в обычной больнице отсидеть за ночь три операции!» – подумал он и пощупал на щеке царапину, оставленную гипсовым осколком Афродиты.

Женщины-роженицы, часика три поспав и с аппетитом позавтракав, тоже начали собираться по домам, несмотря на то что в контракте был предусмотрен еще и отдых в течение трех дней. Брюнетка достала из-под кровати закинутый туда вечером телефон. Она кому-то позвонила, и ее воркующий говорок был теперь совершенно не похож на вчерашнюю ругань. Блондинка не стала никуда звонить. После завтрака она собрала свою сумку и снова легла, закрыв глаза. Брюнетка стала краситься перед зеркалом.

– Ну и лицо! – Она накладывала тон и стирала его снова. Акушерка принесла им медицинские справки.

– Хошь храните, хошь в туалет с ними сходите! – по-свойски сказала она.

– За такие деньги еще и хамят! – Брюнетке очень хотелось с кем-нибудь поругаться.

– Вас не учить, так вы сами на себе живого места не оставите! – ворчливо отозвалась уже из-за двери акушерка.

– Вот за границей не посмела бы так сказать!

– За границей вам бы и беременность на таком сроке никто прерывать не стал! – Акушерка ушла в смотровую и стала там громко орудовать инструментами. Под окнами вдруг взвревел мотоцикл.

– Ой, это за мной! – Брюнетка Лена кинулась к окну, потом снова к зеркалу, стала лихорадочно поправлять прическу.

– Ну, Ленка, ты глупая! Зачем ты это сделала? Четыре бы месяца еще подождали, и ребеночек бы у нас с тобой был! – Рослый мотоциклист подхватил брюнетку на руки и понес к выходу.

– Ой, как у тебя все просто! А раньше-то чего мне это не сказал! – Она стояла перед дверью, привычно застегивая на голове шлем.

– Сюрприз тебе, дурочке, хотел сделать. Свадьбу надо было играть! А дел разных было невпроворот. Не могла уж, что ли, чуток подождать?

– Вот, как дам тебе сейчас за твои сюрпризы! Тебе бы так помучиться! – Брюнетка отвесила парню подзатыльник. – Погоди, дай с соседкой попрощаться.

– А она что, тоже это делала? – У парня горели интересом глаза.

– Сюда за другим не приходят! На пока, неси мою сумку!

Черненькая снова вошла в палату.

– Скажи хоть на прощание, как тебя зовут?

Ее соседка лежала, отвернувшись к стене, и делала вид, что спит.

Брюнетка подошла и тронула ее за плечо.

– Я ведь знаю, что не спишь. – Она вздохнула. – Не переживай ты так. Обойдется.

Блондинка повернулась и молча на нее посмотрела.

Брюнетке стало страшно.

– Ну, всего хорошего?

– Пока. – Блондинка закрылась простыней и снова отвернулась.

– Пока. – Лена случайно кинула взгляд на тумбочку, где лежала справка, приготовленная акушеркой. «Алла Дорн, – было написано крупными буквами в первой строке, – двадцать семь лет».

Лена окинула взглядом скорчившуюся фигуру неразговорчивой соседки и вышла из палаты. Через минуту Алла услышала, как под окнами взревел мотоцикл. Она еще полежала, потом села на постели, взяла в руки расческу и принялась равнодушно водить ею по длинным белым волосам.

– И за вами приехали, – снова открыл дверь в палату тот же охранник. Из-за его спины показался Владик Дорн.

– Да здесь вполне прилично! – Он окинул любопытным взглядом убранство комнаты. – Поехали, Алка!

Алла уклонилась от его поцелуя. Подделавшись под настроение жены, он посерьезнел – помог ей надеть пальто, взял сумку, проводил к машине, открыл переднюю дверцу. Алла села на заднее сиденье и с ненавистью уставилась на лохматый затылок мужа. В полном молчании поехали они домой.

Последним в это утро уехал усталый и грустный Борис Яковлевич Ливенсон.

20

На следующее утро Михаил Борисович Ризкин зашел к Тине. Она еще лежала – Барашков велел пока побольше лежать, – но все приборы были уже отключены. Лицо Михаила Борисовича было, как всегда, чуть насмешливым, и Тина опять почувствовала к нему легкую неприязнь. Под ложечкой засосало, как в присутствии слишком строгого учителя.

«Вот он пришел, и жизнь моя сейчас изменится, – подумала она. – Если скажет, что опухоль злокачественная, я покончу с собой. Не буду больше мучиться».

– Ну что, дорогая? – Михаил Борисович присел возле кровати на стул. – Как самочувствие? – Он взял Тину за руку. – Болезнь, конечно, вас не украсила, но глазки блестят! Хороший признак. Показатель выздоровления.

– Не томите меня, – сказала Тина. – Вы ведь знаете: то, что вы скажете, для меня важно. И не бойтесь сказать мне правду. Ну? Только честно. Какая опухоль? – Она заглянула ему в глаза, попытавшись уловить малейшую тень, хоть незначительное сомнение. Но Михаил Борисович смотрел на нее прямо, чуть усмехаясь, и его колючие точечные зрачки буравили ее, словно он ставил на ней психологические опыты.

– Опухоль доброкачественная, – сказал он, – я в этом уверен. Но вы ведь врач, и, в моем понимании, очень неплохой. Давайте поиграем в игру. В «Поле чудес». Отгадайте, что это за опухоль?

«Зачем он проверяет меня? – подумала Тина. – Конечно же, он как раз тот человек, который судит о других по их способности мыслить. Если я перед ним провалюсь, моя репутация в его глазах погибнет навсегда. Но мне на это совершенно плевать. Я уже столько передумала об этой опухоли, столько вспомнила, хотя Барашков, скотина, так и не принес мне ни одной книжки, что мне все равно, что про меня подумает еще и Михаил Борисович. Сам бы, интересно, как он себя повел бы на моем месте?»

– Я знаю, какая это опухоль, они не так уж редко ветречаются, – сказала вслух Тина. – Моя ошибка в том, и в общем-то я понимаю, что это непростительная для врача ошибка, что размышлять об этом я стала только сейчас, после операции. А до того я ни о чем не хотела думать. Мне хотелось все время лежать. Между прочим, – Тина покраснела, – в этот период я пристрастилась к алкоголю.

– А сейчас вам хочется выпить? – Ризкин оценил ее прямоту.

– Нет.