– Так что твоя подруга? – Мышка с интересом смотрела на Таню и ела уже третье пирожное, поблескивая круглыми глазами.
– Мы были с ней на могиле Наполеона и тоже разговаривали об одиночестве. Она уверяла, что такие люди, как он, не могут рассчитывать на дружбу ни при жизни, ни после смерти. Их удел – восхищение, страх, возможно, предательство, но дружба – никогда.
– А она тоже была одинока, твоя подруга?
Таня пожала плечами:
– Да. Даже странно. Она буддистка, но Наполеона очень любила, досконально знала его биографию. Считала ошибкой, что после смерти его опять вернули в Париж, где возле помпезного саркофага теперь фотографируются досужие туристы.
– А она как бы хотела?
– Чтобы его оставили в прежней простой могиле на высокой скале на острове Святой Елены.
Маша задумчиво заметила:
– А правда, зачем его вернули в Париж?
Таня засмеялась.
– Наверно, как раз по Фрейду. Великого честолюбца вернули туда, где он и осуществлял свое восхождение. Жалко, в центре дыры в его псевдоклассическом склепе не возвели новую скалу. В виде классического древнеримского фаллоса.
Она вдруг подумала, что поднятый вверх скульптурный большой палец на кулаке на той самой площади, которую она так хорошо знала, тоже чем-то походит на фаллос. «Что это меня на фаллосы потянуло?» Таня тряхнула головой и спросила Машу, чтобы отвлечься:
– Так ты все-таки с отцом живешь?
Машины глаза потухли.
– Да. В те периоды, когда он бывает свободен от очередной девушки. В последнее время они к нему так и липнут. Но это-то как раз понятно. Отец разбогател за последние лет пятнадцать.
– Так это же хорошо?
– Ну, хорошо, конечно. Только стареющий мужчина с развивающимся склерозом кажется девушкам легкой добычей.
– А у него что, склероз? – из вежливости спросила Таня.
– Да у кого сейчас нет склероза в пятьдесят пять лет? – пожала плечами Мышка. – А отец еще и не лечится. Вон у нас больные идут – уже в тридцать лет такой склерозище развивается! А у отца конституция, как у меня, гиперстеническая. Конечно, уже и давление скачет...
– Ну, пусть его девушки тогда и лечат.
– Ой! – Мышка посмотрела на Таню. – Девушкам от него нужно совсем не давление.
– А что тогда?
Таня фыркнула и вдруг поперхнулась чаем. Эти круглые Мышкины глазки, эта крепкая голова, эти треугольнички бровей... Неужели совпадение? Или... Что же это получается, она в Париже, не подозревая того, познакомилась с Машиным отцом?
В дверь постучали, и в щель просунулась голова уборщицы.
– Марья Филипповна, вы еще долго будете заняты?
– А что?
– Ничего, я у вас пол хотела помыть.
– Нет, я еще занята.
Таня закашлялась. Как она могла забыть, что у Маши такое редкое отчество? Отчество в сочетании с внешним сходством – нет, ошибки быть не может. Вот, оказывается, кого Филипп напоминал ей в Париже. И потом, он не раз говорил ей, что у него есть взрослая дочь-врач. Конечно, неудивительно, что Таня ни разу не подумала о Маше – в ее сознании Маша прочно была Мышкой. А теперь что же получается, если она, Таня, выйдет замуж за Филиппа, Маша будет приходиться ей падчерицей? Ну, дела... И что еще такое неприятное Маша говорила про отца, что-то о его многочисленных девушках. Это уже серьезнее. Надо будет об этом узнать поподробнее. Таня подобралась и приготовилась слушать. Ничего, ей не привыкать. В Париже она всегда держала ухо востро. Вот здесь, дома, расслабилась и, как оказалось, напрасно.
Но Маша свернула разговор. «Чего это я вдруг разоткровенничалась?»
– Пойдешь к Тине?
– Пойду.
– Тогда иди, а я пока займусь делами. Интереса к ним нет, а работать все равно приходится. Пойдем, я тебя провожу. Она лежит в той самой палате, где когда-то был ее кабинет.
– А что сейчас в ординаторской?
Маша на миг замялась.
– Там сидят Барашков и наш новый доктор, ты его не знаешь, – ей очень не хотелось знакомить Таню с Дорном. – А Аркадия Петровича ты, по-моему, не очень любила.
– Мне сейчас кажется, я всех любила. Ты бы видела, какая у меня в Париже была начальница – сущая гремучая змея.
Маша улыбнулась, но напряжение ее не оставляло. Они пошли по коридору. Таня в своем распахнутом белом пальто, на высоких каблуках с любопытством осматривалась по сторонам.
«Будто кинозвезда занимается благотворительностью», – сжалось сердце у Маши.
– Ничего не узнаю. Как все изменилось... Как стало современно, не хуже, чем в Париже.
– Мне помог отец, – не без гордости сказала Мышка.
Таня внимательно на нее посмотрела.
Когда они проходили мимо ординаторской, как назло, открылась дверь, и вошел Барашков.
– Татьяна?
Сама не зная, как это получилось, Таня охнула и повисла у него на шее.
– Что, девочка, соскучилась? – Аркадий дружелюбно похлопывал ее по спине. – По мне все скучают. Между прочим, и Тина здесь.
– Мы к ней и идем.
На шум вышел и Владик. Остановился в дверях, с любопытством поглядывая на Таню.
– Это наш бывший доктор, – вынужденно объяснила Маша.
– Доктор Танья, – Таня улыбаясь протянула Дорну руку.
– Она приехала из самого Па-ри-и-жа, – полушутя важно поднял указательный палец Барашков.
– Что вы там делали? – спросил Дорн.
– Стажировалась.
– Очень приятно.
Владик отпустил Танину руку и скрылся в ординаторской. Никакой искры в его глазах Маша не заметила.
«Милый! – подумала она. – Он не пленился этой красавицей. Как я люблю его, как я ему верю!»
Таня, казалось, с некоторым разочарованием двинулась дальше.
Всей компанией дошли до последней по коридору палаты и постучали. Барашков заглянул к Тине первым.
– А угадай, кто к нам пришел?
Валентина Николаевна сидела на постели в голубом халатике в мелкий цветочек. Таня опешила. Куда девалась та прежняя решительная, быстрая женщина, которую она, Таня, даже раньше немного побаивалась? Перед ней сейчас сидела такая по-домашнему спокойная тетенька, не безобразная, даже по-своему симпатичная, но абсолютно ничем не выдающаяся.
– Это еще что! Ты бы видела, какая она к нам поступила перед операцией, – еле слышно шепнула Тане в затылок Маша.
– Девочки! Неужели мы опять все вместе? – встала с кровати Тина. – Какие вы обе стали взрослые! А были пичуги!
Слезы опять навернулись Тине на глаза. Да что это сегодня было с ней такое?