– Ашота нет, – сказал Барашков. – Звонил мне, все обещал, что приедет. И все не едет. Засосала его, видно, Америка.
Все помолчали немного.
– Хотелось бы мне его увидеть, – сказала Тина.
– Нам тоже! – эхом отозвались девочки.
Барашков вынул из кармана какую-то книжечку и достал из нее сто долларов.
– Вот видите бумажку? Я ее получил от Ашотова пациента в последний день, когда нас тут всех разогнали. А я не потратил, хоть был тогда здорово на мели. В водительское удостоверение положил и сберег. Гаишникам тоже, между прочим, не предлагал. – Все засмеялись. – Чего вы смеетесь? Приедет Ашот – отдам. Или пропьем вместе.
– Вот это вернее, – сказала Тина. – Нас не забудьте тоже пригласить!
Таня смотрела на нее и думала: «Нет, она прежняя. Такая же, как раньше. Только ей не идет болеть. Она должна быть в белом халате, как раньше, на каблуках. Ведь ее все раньше уважали – от главного врача до заведующего патанатомией».
– Валентина Николаевна, а вы поете? Ведь вы раньше замечательно пели. Я и сама слышала, и мне рассказывали?
Мышка удивленно посмотрела на Таню. Надо же, какие подробности она помнит! А вот у нее, Маши, совершенно вылетело из головы, что Валентина Николаевна действительно прекрасно поет. У нее раньше было замечательное сопрано...
– Нет, девочки. Больше не пою.
– Почему?
– Баловство одно. Петь должны профессионалы.
Тина опустила глаза, и Барашков подумал, что, видимо, с пением у Тины связано что-то неприятное.
Дверь в палату открылась, и вошел незнакомый Тане человек. Он удивленно посмотрел на присутствующих, поздоровался со всеми, подошел к Тине, поцеловал ее в щеку.
– Это, девочки, мой Володя!
Таня с удивлением увидела, как заблестели Тинины глаза, какая прелестная, мягкая улыбка засветилась на ее губах. «А ведь она все еще очень привлекательна, – подумала Таня. – Если снять с нее этот дешевый халатик, приодеть...»
– Ну, мы еще зайдем, – вытурил всех, кроме Азарцева, из палаты Барашков.
– Володя, я так рада, что ты снова пришел... – Тине хотелось взять его за руку и так держать. – Ты зачем вернулся?
– Принес тебе из магазина кефир, творог. Вот какая-то булочка. Сказали, что свежая.
– Володя... – Ей так хотелось прикоснуться к нему лицом, обнять, прижаться...
Но он аккуратно расставил все на тумбочке и встал в дверях.
– Мне нужно идти. Пора кормить мышь.
– Иди.
– И собаку.
– Хорошо. Спасибо, что забежал. Тебе ведь пришлось из-за меня возвращаться?
– Да нет, – Володя ненавидел лгать. – Я работал недалеко.
– Я не буду тебя спрашивать где. Не бойся.
– Я и не боюсь.
– Ну, иди.
Тина подумала, что отпускает его с легким сердцем. Всю ночь она будет спать счастливой – он забежал к ней с каким-то дурацким кефиром, заботится о ней. Может быть, он все-таки любит ее?
– Все. Спокойной ночи.
– Если завтра устанешь, не приходи. Я позвоню, если что-нибудь будет нужно.
– Посмотрим. – Он закрыл за собой дверь.
Это прощальное «посмотрим» кольнуло Тину. «Значит, не придет?» – подумала она. Ну что ж. Если устанет, пусть не приходит. Действительно, не так уж обязательно тащиться через весь город каждый день. Она ведь скоро вернется домой.
Таня прощалась с Мышкой у лифта. Азарцев подошел, нажал кнопку. Приехал лифт. Рыжая старуха-лифтерша в белом халате с сухими пятнистыми лапками-руками открыла дверь.
– Едем вниз?
Красные коготки, как руки дирижера, взметнулись к кнопкам лифта.
– Я вниз, – сказал Азарцев и взглянул на девушек.
– Я тоже вниз, – Таня легко чмокнула Машу в щеку и шагнула вперед.
Азарцев посторонился:
– Проходите.
– Какой джентльмен, – спиной отметила старуха и закрыла двери.
– Довезите без приключений, Генриетта Львовна, – улыбнулась Маша и на прощание махнула.
– Уж довезу, не беспокойтесь!
– Будто в Америку уезжаем, – посмотрела на спутника Таня.
– Будто на другую планету, – отозвался он.
Они стояли в обшарпанном больничном лифте и молча смотрели друг на друга. Лифт остановился на первом этаже.
– Приехали, молодые люди! – сказала Генриетта Львовна и открыла двери.
Азарцев и Таня вышли. Двери закрылись, и лифт опять уехал вверх. – По-моему, она ведьма, – сказал Азарцев.
– По-моему, тоже. – Таня не понимала, почему она стоит и не отходит от этого человека.
– У вас грустные глаза, – заметил Азарцев.
– И у вас.
Они еще помолчали, не зная, что сказать.
– Вы на машине или в метро? – спросила Таня.
– В метро.
– Я тоже в метро.
И как прорвало. Если бы до метро было десять километров, они и то не заметили бы, как проскочили этот путь. Они размахивали руками, они смеялись и показывали друг другу язык, они лизали мороженое и чуть оба одновременно не свалились в огромную лужу из стаявшего снега. Они прошли через турникеты метро и даже не помнили, как заплатили. Когда они ехали на эскалаторе, лампы на потолке кружились вокруг. Танины волосы развевались и блестели, Азарцев хохотал, показывая ровные некрупные зубы.
Остановились они только в середине зала, среди бегущей толпы. Остановились, как проснулись.
– Мне направо.
Его глаза потухли.
– А мне, к сожалению, налево.
– До свидания.
Она запахнула меховой воротник и пошла.
– Постойте!
Таня остановилась.
– Мы больше не увидимся?
– Не знаю.
– Дайте ваш телефон.
Она порылась в сумке.
– Вот, на карточке.
Подошел поезд. Таня повернулась и исчезла в вагоне среди людей. Азарцев подержал в руках карточку, посмотрел на нее, потом смял и засунул поглубже в карман. «Выброшу по дороге, – решил он. – Какое-то наваждение».
Он вернулся домой, впервые без содрогания покормил Дэвида и почистил его клетку, покормил сенбернара и погулял с ним, перед сном еще раз позвонил Тине и был с нею нежен. А когда заснул, впервые за несколько месяцев почувствовал возбуждение. Оно пришло внезапно, как в молодости, и окончилось так же бурно. И он, проснувшись, был совершенно уверен, что это прекрасное ночное излияние прочно связано с образом его новой знакомой.