Бывало, что ему удавалось бежать. Он забирался на холм, но там, где только что стояла Элиза, он обнаруживал боевого коня. Золотая сбруя на миг ослепляла его, и он прикрывал глаза. Его сердце колотилось все сильнее, ибо на коне сидела не Элиза, а король Генрих, восставший из могилы. Сильный и гордый Генрих, такой, каким бывал он всегда, пока болезни не подкосили и не убили его. Король восседал в седле горделиво и прямо, его лицо излучало мудрость и решимость, а глаза были справедливыми и понимающими.
Генрих поднимал палец и указывал им на Брайана. Откуда-то слышался голос, но не живого человека, а словно эхо из ледяной могилы.
— Ты подвел меня… подвел меня…
Он пытался открыть глаза. Генрих исчезал, и на его месте появлялся его сын, Ричард Львиное Сердце. Ричард говорил с кем-то другим, словно не замечая Брайана.
— Он смотрит прямо на меня, — произнес Ричард.
— Сомневаюсь, что он узнал тебя, Львиное Сердце.
Над Брайаном склонился незнакомый мужчина — очень худой, в просторной одежде и тюрбане. Его темные глаза были проницательными и умными, смуглое, как древесная кора, лицо избороздили старческие морщины.
— Стед, не умирай! Не смей подводить меня!
Кто это говорил — Ричард или Генрих?
Вокруг завертелись тени. Элиза сидела верхом, звала его и слезы струились по ее щекам. Тени угрожали поглотить ее, отнять навечно. Она взывала, умоляла, просила спасти ее.
Но он не мог этого сделать. Его ноги словно налились свинцом.
«Будь терпеливым с ней, будь добрым».
Откуда-то появился Уилл Маршалл.
— Я не могу ее догнать! — закричал Брайан. — Помоги мне, Уилл! Помоги мне!
Но Уилл скрылся в тени, и Брайан вновь остался один. Лица Генриха, Ричарда, Элизы всплывали перед ним, сливались и пропадали. Он вновь оказался в лесу, верхом на коне, несущемся к пропасти. Но теперь в ее глубине сиял луч света — золотой отблеск, манящий его. Это была корона, богато украшенная драгоценностями. Вскоре корона поблекла, и оказалось, что это волосы Элизы, освещенные солнцем, растрепанные ветром, сияющие медью и золотом. Она вновь звала его, протягивала руки с длинными и тонкими пальцами. Сапфировое кольцо блестело на солнце, отбрасывая синие искры… но тут все погрузилось в темноту. Тени приняли очертания пустынных вихрей, над головой поднялось безжалостное солнце. Элиза вновь была совсем рядом, но песок встал вокруг нее, как стена, и, когда вихрь утих, она исчезла.
— Элиза! — закричал он. — Элиза!
— Я здесь! — прошептала она. — Здесь, — и что-то прохладное коснулось его лба. Пальцы сжали руку нежно, но решительно.
— Элиза, — еле слышно взмолился он, — не покидай меня!
— Я никогда тебя не покину, — пообещала она.
Она была живая, она обнимала его.
Он вновь задремал, и она — о, чудо! — осталась с ним; когда оказывался в холодном лесу, она согревала его одеялами и собственным телом, а когда его обжигало пустынное солнце, она прикладывала к его лбу прохладную руку. Он постоянно повторял ее имя, она отвечала и сжимала ему руку.
Наконец пришло утро, когда он открыл глаза и обнаружил, что находится не в пустыне и не в лесу. Он заморгал: в висках гудело, в горле пересохло. Сил не хватало, даже чтобы поднять голову. Мигнув несколько раз, он огляделся — белые стены, тяжелые занавеси. Вокруг подушки…
Это дворец в Акре, понял он. Крепость Ричарда.
В его голове царила жуткая путаница мыслей. Он прикрыл глаза и попытался распутать их.
Постепенно он припоминал, что ехал рядом с женой, гадая, что за тайну она желает поведать ему, едва сдерживая нетерпение. Неужели она положит к его ногам сердце и душу, обнимет и скажет, что любит его больше всех на свете, что желает быть с ним до самой смерти?
Он ничего не замечал, пока из темноты не вылетели воины-арабы. Засада была неожиданной. Он дрался, и неплохо, пока…
Пока не увидел, что на нее напали. Пока не заметил, что она осталась беззащитной… Он понесся к ней, но тут страшная боль пронзила его бок, и он провалился во мрак, а затем оказался в мире теней.
Элиза…
Но она вновь ответила на его зов, и Брайан понял, что вспомнил еще один сон, в котором Элиза находится рядом с ним.
Кто-то прошел рядом, и его сердце переполнилось радостью. Собрав все силы, он сумел повернуться.
Сердце гулко загудело в груди, ясность мыслей вновь сменилась неразберихой.
Гвинет оперлась на локоть и с удивлением взглянула на него.
— Ты очнулся, Брайан! — воскликнула она. — Наконец-то очнулся!
Он попытался что-то сказать, но в горле было слишком сухо. Она вскочила с мягких подушек и принесла кувшин, быстро наполнила кубок и поднесла к его губам. Брайан ужаснулся, обнаружив, что не в силах поднять голову. Гвинет пришлось поддерживать его.
— Что случилось? — с трудом прохрипел он. Она беспокойно прикусила губу, но не ответила.
— Надо позвать лекаря, Брайан.
Она поспешно вышла из комнаты. Через минуту на Брайана уже глядело опаленное солнцем морщинистое лицо араба из его снов.
— Ты поборол болезнь, лорд Стед, — произнес араб на ломаном английском. — Но теперь тебе придется бороться за свое здоровье. Тебе нужен сон — покойный, глубокий, чтобы исцелиться душой и телом.
— Я хочу знать, что случилось! — воскликнул Брайан. Его голос дрожал, вместо крика получилось что-то слабое и жалобное. Араб не обратил внимания на его слова и подал Брайану еще воды.
— Спи, а когда ты снова проснешься, мы поговорим.
Но это было нелепо! Он не сможет заснуть! Внезапно веки отяжелели, Брайан почувствовал себя слабым стариком. Он прикрыл глаза и заснул.
Когда он вновь открыл глаза, араб был рядом с ним.
— Ты можешь поднять голову?
Брайан кивнул. Это оказалось трудной задачей, потребовалось собрать все силы, но голова все-таки оторвалась от подушки.
— Должно быть, тебе помогал ваш Бог, — заметил араб. — Ты чуть не умер.
— Кто ты? — спросил Брайан.
— Азфат Махзид. Египтянин, лекарь великого Саладина.
— Саладина! — воскликнул Брайан и рухнул в подушки. Египтянин слегка улыбнулся и ответил без излишнего смирения или похвальбы:
— Ты обязан жизнью не только своему Богу, но и моему искусству. Английские лекари — настоящие мясники! Они хотели пустить тебе кровь, хотя могли бы сообразить, что ты и без того истек кровью!
— Тогда я благодарен тебе, — произнес Брайан.
— Ты ничего мне не должен. Меня отправили сюда…
— Саладин? Значит, война…
— Она продолжается.
— Но как же…